Шолохову долго и горячо аплодировали. Затем он ответил на многие вопросы… Вспомнив о своем разговоре с комиссаром батальона, Лесняк отважился спросить:
— Не собираетесь ли вы, Михаил Александрович, продолжить работу над «Тихим Доном» и показать Мелехова в этой войне?
Шолохов только сейчас раскурил свою трубку, затянулся и, выдохнув дым, нахмурился, с явным недовольством ответил:
— Я не Лидия Чарская. — Помолчав, обратился к сидевшим в зале: — Ну, может, на этом и закончим нашу беседу?
Он сошел со сцены, и его тут же окружили плотным кольцом. Шолохов, глядя на комиссара полка, проговорил:
— Покажите этих двух, приходивших ко мне.
Лесняк протиснулся вперед.
— Я приходил, — сказал он, чувствуя, как в лицо ему прихлынула кровь.
— Я слушаю вас, — сказал Шолохов.
— Понимаете, Михаил Александрович, — проговорил Лесняк, смущенно поглядывая на окружающих. — Я — с Украины. Там осталась моя родня. Друзья мои с первых месяцев воюют. А я… Помогите мне поскорее попасть на фронт.
Шолохов сперва удивленно посмотрел на Лесняка, затем сочувственно улыбнулся:
— Как вы догадываетесь, товарищ, я не нарком обороны. Но вот что скажу: война ни сегодня, ни завтра не закончится. Уверен, успеете и вы повоевать. Желаю вам счастливо дойти до Берлина!
После этого ни показывать свои новеллы, ни тем более рассказывать писателю о том, как в Сухаревке читали «Поднятую целину», Михайло не рискнул. Вниманием Шолохова завладели другие, и Лесняк, выбравшись из группы окружавших писателя командиров, направился к выходу. У двери его остановил Мартынов и с добродушной улыбкой спросил:
— Ну что, морячок, получил разъяснение? Нет, как он тебя отбрил: «Я не Лидия Чарская».
— Собственно, он не мне ответил, а вам, — не очень учтиво заметил Лесняк. — Это же вы говорили: Шолохов вернется к «Тихому Дону»…
— Мало ли что я мог сказать по своей малой грамотности, — не унимался Мартынов. — А ты ведь — высокообразованный.
— Да я, кстати, даже не знаю, кто такая эта Лидия Чарская, — признался Михайло. — Впервые слышу это имя.
— Ага, значит, есть писатели, которых ты не знаешь! — обрадовался старший политрук. — А я в молодые годы немало ее книг перечитал. Писала преимущественно о жизни воспитанниц закрытых учебных заведений. Помню такие ее книги, как «Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Люда Власюковская». Я даже увлекался некоторыми ее книжками. Только потом, спустя много лет, разобрался, чем приворожила она молодежь, особенно гимназисток: сентиментальностью! Не жалела патоки. Словом, угождала мещанским вкусам.
И вот теперь Лесняк понял, каким едким был ответ Шолохова на его вопрос, и готов был провалиться сквозь землю. Горько упрекнул себя: «Хотел пристыдить Мартынова, а сам в лужу сел». Настроение было вконец испорчено. Только на следующее утро, когда острота огорчения прошла, он по-настоящему почувствовал огромную радость от того, что ему посчастливилось видеть и слышать Шолохова. В тот же день написал письмо Радичу, в котором рассказал об этом примечательном в его жизни событии…
В конце апреля курсанты-стажеры возвращались в город Энгельс, где, как предполагалось, их ждал приказ наркома о присвоении им воинского звания «лейтенант» и распределении по флотам.
XII
Это было хуже удара грома среди ясного неба. Словно разверзлась земля и все полетело в тартарары. Это было как жестокий несправедливый приговор, как катастрофа. Так они — юные, горячие сердца — восприняли приказ, согласно которому должны были ехать на Восток. Как же так? Вместо того чтобы податься на запад, влиться в ряды воинов, освобождающих родную землю, вместо того чтобы бить врага, получен совсем иной приказ: отправляться на Восток. Рухнула трепетная надежда, которой жили долгие месяцы, ради которой стоило жить. Рухнула, исчезла, рассеялась, как дым, и в юные души повеяло ледяным холодом отчаяния. Но приказ надо выполнять — таков закон воинской службы.