Все дальше в глубокий фашистский тыл, в темную ночь отодвигались Сухаревка, Донбасс, вся Украина. Ежедневно думая о своих родных, об Оксане, Михайло с тоской повторял прочитанные еще прошлой зимой, наполненные жгучей болью и сыновней нежностью слова поэта:
«Украина моя! — мысленно обращался к ней Лесняк. — Слышишь ли ты, доносится ли к тебе стон и плач твоего сына с этого скалистого берега океана? Я не хотел бы никакого другого счастья, кроме одного — отдать жизнь за твое освобождение! Но все же настанет и мой черед. Надо терпеть и верить и чем только можно приближать день победы».
Однообразие будней здесь, в зенитно-пулеметной роте, иногда становится нестерпимым. Лесняк надеялся на этой неделе закончить свой рассказ, но его отвлекали невеселые думы. Просидев над рассказом бесплодно больше часа, он встал из-за стола, подошел к нарам и не раздеваясь лег на свою жесткую постель, подложив под голову руки. В памяти возникли далекие видения: лето, солнце, ослепительно белеет стена хаты, с огорода, на котором оранжевым пламенем пылают подсолнухи и в белом цвету млеют высокие кусты картофеля, идет мать в белой праздничной кофточке, повязанная белым платочком, какая-то вся светлая, улыбающаяся, ступает босыми ногами по густому спорышу к воротам. А он, подросток Михайло, сидит у ворот на большом, теплом от солнца камне, и на сердце у него так легко и хорошо. Вот бы выйти из блиндажа, припасть к материнской груди и зарыдать, выплакать накопившееся на душе горькое чувство печали, все свои душевные боли. «Но где вы, мама? Живы ли вы и когда я приеду к вам?» При этой мысли он словно очнулся от внезапно исчезнувшего видения: по его щекам текли слезы. Он наспех вытер лицо рукавом гимнастерки — ведь в любую минуту кто-то может заглянуть в блиндаж. Какой конфуз, если они увидят заплаканного лейтенанта!
Михайло довольно быстро сблизился не только с младшими командирами своего взвода, но и со многими рядовыми. Теперь он знает, что Осипов — слесарь, что на флот пришел с Горьковского машиностроительного завода. В Горьком была у него невеста, которая два года терпеливо ждала его. Но когда узнала, что срок службы на флоте продлен до пяти лет, — вышла замуж. Замкнутый и молчаливый Осипов тяжело переживал свое личное горе, и лишь со временем эта рана зарубцевалась. Сержант собирался уже домой — пришло время демобилизации, — как вдруг началась война. И вот уже седьмой год он продолжает служить. Осипов служит честно, но и в его душу порою заглядывает тоска.
Сержант Сластин родом с Тамбовщины. Плотный и неповоротливый, с круглым словно арбуз лицом — он полная противоположность Осипову. Верхнее левое веко стянуто рубцом старого шрама и закрывает чуть ли не половину глаза, под которым тоже шрам. На виске заметный рубец. В 1927 году кулаки хотели убить его, комсомольца Сластина, сельского активиста, возглавлявшего сельхозартель в своем селе. Когда внезапно от простуды умерла его жена и он остался вдовцом с двумя детьми, попросил освободить его от председательства в артели. Однако со временем его избрали председателем вновь созданного сельпотребкооператива. Дети Сластина выросли: дочь перед войной вышла замуж, сын с прошлой осени — на фронте.
Был у Михайла и еще один друг — невысокий стройный красавец сержант Горелик, в прошлом году прибывший на флот после окончания десятилетки. В присутствии Осипова и Сластина он в отношениях со взводным держится спокойно, даже настороженно, а когда остается наедине с лейтенантом, не скрывает к нему своей симпатии. Это и понятно: Сластин и Осипов значительно старше Лесняка и прослужили уже порядком, а Горелик — почти Михайлов ровесник.
Размышляя о своих сослуживцах, Лесняк посмотрел на часы — до обеда было еще далеко. Он поднялся, надел фуражку и вышел из блиндажа: надо было наведаться на огневые позиции, проверить, как несут службу очередные дежурные из боевого охранения. Огневая точка и землянка отделения Осипова были почти рядом с блиндажом взводного, на вершине сопки, а огневые отделения Сластина и Горелика — в двух разных углах парка.
Во втором и третьем было все в порядке: бойцы находились у пулеметов, а в землянках люди занимались кто чем хотел: одни читали, сидя на табуретках или нарах, другие чинили одежду, обувь или писали письма. В отделении Осипова — на огневой — тоже спокойно. Дежурный телефонист доложил, что связь работает нормально, никаких тревожных сигналов не поступало. Лейтенант приказал связисту соединить его с десятым номером, то есть с ротным, и доложил Лашкову обстановку.