— У вас теплынь, а в моем блиндаже холод собачий.
— Нас тут вон сколько гавриков, — отозвался откуда-то с нар сержант Горелик. — Надышали.
— Я еще на подходе к вашей землянке услышал, что вы здесь веселые разговоры ведете, — сказал взводный. — Видно, гармонист опять о своих похождениях вспоминал.
Савченко с лукавой улыбкой почесал в затылке и сокрушенно сказал:
— Нам, товарищ взводный, только одно остается — о женщинах поговорить. Разве уже и это запрещено?
— У вас, Савченко, как я заметил, одно на уме, — сказал Лесняк. — Идет война, а вы…
— Ох, товарищ лейтенант! — возразил сержант Сластин. — Оно-то так — война. От мыслей иногда голова кругом идет. И сердце разрывается. Но ведь и разрядка нужна, иначе с ума сойдешь. К тому же молодость… Она бушует…
— Живой думает о живом, — подхватил его слова Савченко. — Воюем мы ради чего? Ради жизни. И мысли наши все о жизни. Война войной, а жизнь идет по своим законам. Я так думаю: природу не одолеешь. Вот, скажем, была мировая война, затем — гражданская. Трудные годы. Но и в те времена женщины детей рожали. Да что говорить — на нас посмотрите: мы все здесь — образца семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого годов. А если бы отцы наши в ту пору не думали о невестах, о женах своих, то кто бы теперь фашистов бил?
— Да, жизнь неистребима, — ответил Лесняк. — Но человек живет не только инстинктами. Ему природа дала ум, волю, характер, благородные чувства. Их надо оберегать. Этому учат нас и лучшие произведения мировой литературы.
— Это книги, — разочарованно вставил слово Орленков.
— А вы подумайте: откуда эти чувства попадают в книги? Из жизни! — возразил Лесняк. — Правда, в жизни всякое бывает, но книги зовут к лучшему.
— Мы, товарищ лейтенант, — проговорил Савченко, — огрубели в землянках и кубриках, мы — матросня! Выклянчишь увольнительную и бежишь как на пожар, где уж тут разводить с девушкой антимонии!
Зенитчики одобрительно рассмеялись. Но Ольгин, оторвавшись от своей работы, сказал:
— Чего смеетесь? Я вот вчера от сынка своего письмо получил — он на Кавказском направлении воюет. Ему там не до болтовни, а вы тут зубы скалите. Лейтенант правду говорит…
Бойцы сразу притихли, а Лесняк почтительно спросил:
— И что же вам, Максим Антонович, сын пишет, если не секрет? Трудно там?
— Оно и по сводкам видно, что не мед. Сынок, правда, подбадривает меня, пишет, что вот-вот остановят фашистов и погонят вспять.
После реплики Ольгина в землянке потекла спокойная беседа о фронтовых делах, о вестях из дома. Лесняк понял, что своим присутствием сковывает бойцов, и, еще немного посидев, встал и пошел к двери.
Горелик с нар окликнул его:
— Товарищ лейтенант! Мы здесь не только побасенки разводим, мы коллективно ваш рассказ прочитали. Всем понравился.
— Спасибо на добром слове, — сдержанно ответил Лесняк и вышел из землянки.
VIII
Ранним утром четырнадцатилетний брат Зиновия — Виктор побежал на другой конец села, к Вичкарчукам — дальним родственникам Радичей. У Вичкарчуков был сын Павло, значительно младше Зиновия, но друживший с ним и тянувшийся к нему. Когда Виктор вошел к ним в хату и окликнул Павлика, сказав ему, чтобы шел к Радичам, тот спросил:
— А что там делать?
— Мама зовут, — ответил Виктор. — Позарез, говорят, нужен.
— Ну, если так — пойдем.
Через несколько минут тетка Ганна, мать Зиновия, со слезами на глазах, бледная, стоя в сенях, говорила Павлу:
— Проходи, проходи в хату… И не пугайся… — И шепотом таинственно добавила: — Мы на тебя надеемся, как на самих себя. Чтоб ни одна живая душа не знала… Зинь пришел…
Удивленно посмотрев на тетку Радичку, Павло ответил:
— Вы же меня знаете. Могила…
Открыв дверь в другую комнату, он увидел Зиня и даже отшатнулся. Зиновий сидел на деревянном топчане, свесив босые ноги. Он был в нижнем белье — мать берегла отчимово на крайний случай: может, Виктору перешьет, а может, и на продукты придется выменять. Зиновий был похож на подростка — тоненький, лицо землисто-черное, щеки впалые, как у мертвеца, только глаза лихорадочно поблескивали.
— Не узнаешь, Павлуша? — тихо, едва качнув головой, спросил Зинь. — Считай, что я с того света вырвался. Из плена бежал. Но разговоры потом. К тебе просьба. Не найдется ли у вас или у кого-нибудь из надежных людей хоть какая-нибудь рвань. Бельем, как видишь, я обеспечен, а дома больше нет ничего.