— Меня начштаба предупредил, что прибудет корреспондент, — сказал капитан. — Еще и намекнул, что, может, даже родственник или знакомый. — Он горестно улыбнулся. — А ведь и правда…
Но вмиг осекся и помрачнел. Достал из кармана кисет, оторвал кусочек газеты, начал свертывать «козью ножку», потом протянул кисет Лесняку:
— Курите!
Михайло тоже соорудил себе цигарку и, раскурив, жадно затянулся.
— На Тихом служите? — спросил Лукаш. — Самураи пока молчат? Теперь, после Сталинграда, вряд ли полезут к нам. Ваши тихоокеанцы у нас есть и воюют храбро.
В блиндаж вошел офицер, доложил:
— Лейтенант Готов по вашему приказанию…
— Тебя что, немцы за ноги держали? — строго спросил Лукаш.
— Да я тово… — начал было Готов.
— Отставить оправдания! — сказал капитан и кивнул в сторону Лесняка: — Знакомься: военный корреспондент, твой земляк — из самого Владивостока…
— Из «Боевой вахты», — зачем-то уточнил Лесняк, вставая с табуретки и подавая руку вошедшему.
— Правда — землячок! — обрадовавшись, улыбнулся Готов. — Я родился в Приморье, в селе Ягодном — оно в Сучанской долине. Не приходилось там бывать? Жаль. У нас там — красота!.. А служил я в береговой обороне. Всего два месяца, как сюда прибыл.
— И должен сказать — уже проявил себя опытным командиром батареи, — смягченным тоном сказал Лукаш.
Лесняк окинул взглядом фигуру Готова. С виду в нем не было ничего боевого или бравого, невысок ростом, худощав, с мальчишеской челкой над карими глазами, слегка воспаленными, видимо от бессонных ночей.
В тесном полутемном блиндаже командир дивизиона, передвинув на середину стола гильзу от снаряда, служившую настольной лампой, аккуратно разгладил ладонями карту и обратился к Готову:
— Доверяю тебе, Микола, трудное задание. На нашем участке предвидится контратака немцев силами до двух танковых дивизий. По ту сторону железнодорожной насыпи они накапливают резервы. По данным разведки, будет машин сорок — пятьдесят. Это не только на долю твоей батареи. В действие введем пять батарей. Однако на тебя — самая большая надежда. Орудия надо поставить на прямую наводку. Подвезти побольше боеприпасов. А сейчас — погляди-ка сюда. — Он склонился над картой, держа в руке карандаш. Микола тоже наклонился, вглядываясь в топографические знаки. — Поставишь орудия за Дмитриевкой, перед этим вот оврагом, но запомни — огонь откроешь только по моей команде. Понял? Только по моему сигналу! Я буду здесь, у этого хуторка, неотлучно.
Он показал Миколе карандашом пометки на карте, Микола кивнул и вышел из блиндажа. Вслед за ним направился и Лесняк. Когда пробирались ходом сообщения, Лесняк спросил:
— Ну как, лейтенант, выстоите?
Микола остановился, повернулся к Михайлу и, откинув рукой челку, сказал:
— После смерти жены капитан словно окаменел, стал как кремень. Не только я — все в дивизионе его любят. Командир он хотя и строгий, зато знающий и справедливый. Мы всем дивизионом мстим фашистам за смерть его жены…
На протяжении ночи артиллеристы окапывались. Поставив тягачи в укрытие, они выкатили свои 76-миллиметровые пушки на боевые позиции и до рассвета успели закрепить их в мерзлом, твердом, как кость, грунте, замаскировали.
Утром, как только солнце поднялось над горизонтом и заблестели снега, около полусотни фашистских танков пошли в контратаку. Готов тут же позвонил на КП:
— Разрешите ударить? Удобный момент.
— Сцепи зубы и замри! — приказал Лукаш. — Рано еще!
И как только тридцать фашистских «тигров» выползли из редкого кустарника и пошли в обход по краю глубокого оврага, подставив свои бока под дула замаскированных орудий Готова, капитан приказал:
— Огонь, Микола!
Почти одновременно ударили все четыре пушки, и над тремя «тиграми» показался черный дым. Раздались второй и третий залпы… Бой был долгим и тяжелым. Батарею дважды бомбили «юнкерсы», откуда-то со стороны Краснодона отозвались вражеские пушки и начали методически обстреливать позиции наших артиллеристов.
Третьи сутки шел ожесточенный бой. На батарее остались в живых четверо бойцов, работали два орудия; лейтенант Готов сам встал к панораме и один вел интенсивный огонь. К полудню фашисты отступили, оставив на поле боя двадцать один танк и около батальона убитых пехотинцев.
Вскоре на позицию батареи в сопровождении комбрига и командира дивизиона прибыл генерал Руссиянов. Обнимая черного от копоти Готова, пожимая руку капитану Лукашу, он со слезами на глазах говорил: