— Сыночек, родной! Ты нам свет принес. Два года, как два века, в потемках просидели…
У Михайла от радости тоже блестели на глазах слезы, но он попробовал отшутиться:
— Свет, говоришь, а погляди-ка — темень-то какая на улице.
И тут же подосадовал на неуместную шутку.
— В эту ночь, голубчик, нам светлее, чем днем, — возразила старушка. — Как на пасху. А мне и угостить тебя нечем, родненький ты мой. Прости уж мне, старухе…
Таких встреч с освобожденными людьми Лесняк никогда не забудет.
…Утром Михайло пошел в редакцию газеты «За Родину». Там только что напечатали свежий номер, в котором было опубликовано обращение к воинам:
«Боец, ты вступил на землю многострадальной Украины!
Ты видишь, что сделали гитлеровские варвары. Они замучили тысячи ни в чем не повинных людей — детей, женщин, стариков. Разграбили все добро, разрушили заводы и фабрики, взорвали шахты.
Вперед, бойцы Красной Армии! Освобождайте от захватчиков новые села и города Украины! С нами весь советский народ!»
…Спустя сутки Михайло был уже далеко от Ворошиловграда… Он вслед за передовыми частями, которые освободили Красноармейск, подался туда. Это рядом с домом. Теперь надо было одолеть считанные километры, чтобы войти в Сухаревку…
В полдень Лесняк добрался до только что отбитого у немцев большого села — Сергеевки. Старый попутный грузовичок, на котором он ехал, дальше не шел, и надо было подыскивать какой-либо другой транспорт. До Красноармейска оставалось около двадцати километров. Сергеевка была забита войсками. Здесь Михайло узнал, что в центре села, в помещении школы, разместился штаб какой-то части. Направился туда, шел вдоль забора, изредка поглядывая на жителей, группами и поодиночке стоявших у ворот, с огромной радостью смотревших на освободителей. В лохмотьях, измученные, с потемневшими лицами, они улыбались, кланялись военным, деловито проходившим мимо них. Лесняк тоже улыбался. Поздоровавшись с одной большой группой людей, он прошел дальше, как вдруг кто-то окликнул его:
— Мишко, не ты ли это? Мишко?!
Он оглянулся и увидел идущую к нему бледнолицую и остроносую женщину в черной стеганке, из которой клоками торчала серая вата.
— Ой, Мишко! Ты же меня совсем не узнаешь!
Она протянула к нему руки, сплошь усеянные веснушками. По рукам он ее и узнал.
— Даша Гусар?
Она болезненно улыбнулась:
— Значит, меня еще можно узнать… Только фамилию забыл. Винник моя фамилия, а «Гусаром» девчата дразнили. Когда в студенческом общежитии затевались иногда танцы, я им заменяла кавалера. Они дали мне кличку — Гусар… Были мы студентами и не думали, что так все обернется… — Она припала к его груди и разрыдалась.
Он очень хорошо помнил, как, бывало, приходил в общежитие в Оксанину комнату и Дарина, накинув на плечи косынку, строго обращалась к подругам:
— Девчата, к Оксане гость заявился, создадим условия! — И тут же, хмуря рыжие брови, добавляла: — Но не больше часа!
У нее была густая золотисто-рыжая коса, полное нежно-белое лицо и очень уж приветливо-игривый взгляд. Теперь же от былой ее привлекательности ничего не осталось.
— Успокойся, Даринка, — утешал Михайло, поглаживая ее плечо, — успокойся. Теперь все самое страшное позади. Лучше скажи, что знаешь об Оксане?
Дарина умолкла и отшатнулась от Михайла, быстро утирая слезы тыльной стороной ладони.
Михайло повторил вопрос и насторожился. Дарина посмотрела ему в глаза и проговорила, указывая рукой:
— Вон моя хата, третья в ряду, хоть и торопишься ты, но зайдем на минутку — я тебе все расскажу. Да и ты немного обогреешься. Небось проголодался. Еда скромная, но… чем богата… Я… я тебе все расскажу.
В маленькой и почти пустой хате она сняла с головы поношенный платок, бросила куда-то в угол стеганку, провела рукой по скамье, стоявшей под окном, и пригласила гостя сесть.
— Раздеваться не предлагаю — не топлено у меня… Когда наши вернулись, мы обо всем забыли. Стоим на улице и смотрим, смотрим и глазам своим не верим, что вот они — наши… Все глаза проглядели, ожидая вас. — Окинув взглядом комнату, смущенно улыбнулась: — Извини и за то, что принимаю в таком пустыре… Фашисты все забрали. Все! Остались без ничего. Мать убили. Когда отбирали корову, мать за поводок ухватилась, не отдавала. Ну, ее и… Прямо посреди двора…