Лесняк пообещал сделать это и тут же начал расспрашивать майора о Чапаеве и Фурманове. Ему и до сих пор не верилось, что перед ним — один из чапаевцев, участник славных чапаевских походов, овеянных поэзией, давно ставших легендой. Кинофильм «Чапаев» он смотрел в свое время не менее десяти раз. И вот теперь рядом с ним стоял тот, кто собственными глазами видел живого Чапаева, разговаривал с Фурмановым, ходил с ними в походы.
Закончив рассказывать очередной эпизод из жизни легендарного начдива, майор внимательно посмотрел на лейтенанта, и в уголках его глаз кожа собралась морщинками, а взгляд смягчился. Комбат тихо сказал:
— По правде говоря, лейтенант, мне жаль, что вы уходите от нас. Я, знаете ли, надеялся, что вы покомандуете ротой, а со временем и меня замените. А почему бы и нет? Нам очень нужны образованные командиры. Женились бы вы на Ирине Журавской и пустили бы на этой земле глубокие корни. Из Ирины была бы славная жена…
«Что они все лепят ко мне эту Журавскую? — удивлялся Михайло. — Хорошая девушка, но я никаких поводов для подобных разговоров не давал».
Вслух же проговорил:
— Как-то все сложилось неожиданно.
В дверь постучали. Вошел боец и доложил, что к пирсу подходит танкер для разгрузки.
Бойцы первого взвода с нетерпением ожидали прихода танкеров: судовые команды охотно угощали бойцов американскими сигаретами, а Лесняку, как командиру, дарили две-три банки душистого табака для трубки. Поскольку Лесняк трубки не имел, то отдавал этот табак майору. Но табак давно кончился, и сейчас в трубке майора потрескивала крепкая, с кисловатым привкусом кременчугская махорка. У бойцов и ее не хватало. Судовые команды, отправляясь через океан в Америку, тоже получали махорку, но, имея возможность курить американский табак и сигареты, по возвращении домой отдавали махорку зенитчикам. Иногда зенитчикам доставался полный мешок махорки, а то и два. Значительную ее часть майор, разумеется, «конфисковывал» и распределял между другими ротами батальона. Вероятно, не случайно появился комбат здесь и сегодня.
Вместе с Лесняком они вышли к причалу, как раз тогда, когда боцман, приземистый быстрый человек в стеганке и форменной фуражке, стоя на самом краю пирса с поднятой рукой, кричал:
— Стой! Давай швартовы!
И как только танкер пришвартовался, по трапу начали сбегать один за другим члены судовой команды. Счастливые тем, что вступили на родную землю, они, празднично одетые, чисто выбритые, наглаженные и начищенные, весело здоровались с бойцами, торопились на берег. Неожиданно рядом с Михайлом остановился старшина второй статьи — крепко сбитый, широкоплечий парень в бушлате. Ветер развевал ленты лихо посаженной набекрень бескозырки, под которой с трудом, умещался черный сноп его густых волос. Концы лент трепетали у его прямого, словно выточенного носа, черных усов и роскошной, воистину шмидтовской бороды. Не отрывая взгляда от Михайлова лица, он с веселыми искорками в глазах поставил на землю небольшой чемодан и, выпрямившись, проговорил басом:
— Чертова же ты душа, Михайло! Стал лейтенантом и на старшину — ноль внимания? Может, разрешишь хоть руку пожать?
— Левко! — ошеломленно воскликнул Михайло и покосился на стоявшего рядом майора: ведь старшина нарушал требования устава — не попросил разрешения у майора обратиться к младшему по званию. Но комбат, едва улыбнувшись, предусмотрительно отошел в сторонку.
Левко Ярковой — друг Гордея Сагайдака, они вместе учились в Днепровске в техникуме, вместе призывались в армию, но попали на разные фронты. Ярковой был давним приятелем и Лесняка, они с детства сохранили хорошие отношения. Интуитивно почувствовав, что перед ним именно он, Левко, Лесняк в радостном изумлении спрашивал:
— Левко, каким чудом? Откуда?
— Давай же сперва обнимемся, — проговорил Ярковой и сгреб Лесняка, да так, что у того в плечах захрустело.
— Кости поломаешь, — прохрипел Михайло, высвобождаясь из железных объятий друга. — Сразу видно, что паек у вас гвардейский.
— Я, браток, прямым ходом из Сан-Франциско.
— А Сагайдак говорил, что ты на Черном, воевал в Севастополе.
— У нас так: нынче — здесь, завтра там, — рассмеялся Левко Ярковой. — Вы здесь, что ни говори, на земной тверди, да и редкий самолет-разведчик покажется. А над нашей посудиной от Алеутских до Курил стервятники висели. Под килем же — два километра глубины, да океанские штормы, тайфуны, циклоны. Пока дойдем до берега, душа не раз в пятках побывает. Кому ж охота собой акул кормить?