— У вас и пчелы есть?
Дед Мина остановился, повернулся лицом к гостю, сдвинул со лба на темя соломенную шляпу-брыль, и в глазах его загорелись ласковые искорки. Лесняк и сейчас еще будто наяву видит перед собою невысокого, крепкого деда: на нем темно-синий приношенный жилет, надетый поверх белой рубахи, широкие черные портки, а на ногах старые, растоптанные, в заплатах сандалии. Он довольно разглаживает широкие седые усы и рассудительно говорит:
— Мы сами родом из Больших Сорочинец, что на Псле. Может, слыхали? Отец еще там был пасечником, а здесь, в Лубенском, и меня с юных лет к этому делу приучил. Он знал: нигде нет лучшего места для пчеловодства, чем у нас. Вон там, на востоке, в предгорьях Синего хребта, липы — видимо-невидимо. Да и у нас здесь ее хватает. Когда цветет, воздух как первый выкачанный мед, хоть в чашку наливай… — Лукаво подмигнул и двинулся дальше: — А идите-ка сюда, я вам еще кое-что покажу.
Он повел гостей в конец сада, и Михайло, увидев там небольшой виноградник, даже воскликнул:
— Да не может быть! Прямо как в сказке. В нашей Сухаревке тоже пытались вырастить на выгоне виноградник. Три года бились — ничего не вышло. Вымерзал.
— Вот то-то и оно, — усмехнулся дед Мина. — У нас морозов больше тридцати градусов почти не бывает. А у меня сорта «хасанский Боуса» и «хасанский сладкий» — им и тридцатиградусные морозы нипочем.
Что и говорить — климат здесь превосходный. Хотя в июне и июле часто бывает пасмурно, идут дожди, зато в августе и сентябре дни ясные. Летом могут быть циклоны, тайфуны, но осень — золотая: и теплынь стоит, и зелень буйно-зеленая.
Лакомясь виноградом деда Бобошко, Лесняк подумал, что он охотно остался бы жить в этих благодатных краях, если бы не звала его родная, многострадальная Украина.
Ханкайской низменности, этой миниатюрной приморской Украине, название дало озеро Ханко. Оно самое большое на Дальнем Востоке: его длина, говорят, около 95 километров, а ширина — 65. В озеро впадают тринадцать рек. Одна из них, безымянная, протекает по окраине Лубенского, ее берега славятся заливами и плесами, густо поросшими камышом, осокой и рогозой. Весной и осенью там находят приют и корм тысячи перелетных птиц, среди которых Михайло видел рыжую и белую цаплю, аистов, диких гусей и куликов. Там подлинное царство пернатых.
Недавно Лесняку довелось побывать на берегу залива Углового — на узловой станции Угольная, а также в городе Артеме — центре буроугольного бассейна. Есть там и терриконы и копры, но главное среди них, на равнине и на склонах холмов, — шахтерские поселки, утопающие в зелени садов. Совсем как на Донбассе. Лесняк заметил, что Костя Мещеряков перестал слушать деда, умолк, стал задумчив.
— С чего это ты притих, Костя? В этакой-то красе? — спросил Лесняк.
— Не притих я, — ответил Мещеряков. — Думаю, что с Приморья я теперь никуда не уеду. И приворожила меня не только Софийка, но и места эти сказочные, и люди… Удивительно трудолюбивые, душевно щедрые! Нелегко им было ехать сюда почти с пустыми руками, обживать и создавать эти райские уголки среди дикой природы!
Михайло по-хорошему завидовал Косте. Он замечал, какими влюбленными глазами смотрела на него Софья, как Костя иногда менялся в лице и хмурился, словно боялся потерять свое счастье. Лесняк никогда не порывал дружеских связей с Мещеряковым. Они часто встречались вечерами, ходили вместе в театр или наведывались в Гнилой Угол, к девушкам-медичкам, с которыми поддерживали дружеские отношения. Иногда вместе с ними по выходным дням ходили на берег, купались, бывали на прогулках в лесу.
В тот период в зенитных частях создавались бригады, видимо для улучшения оперативного руководства. Командиром бригады, куда входил полк Остапченко, был назначен подполковник — недавний фронтовик, который взял Мещерякова к себе, на должность адъютанта. В связи с этим у Кости появилось больше свободного времени, и он решил поступить на заочное отделение юридического института. По какому-то предмету ему пришлось сдавать вступительный экзамен Софье Бобошко, работавшей в институте по совместительству. Так они познакомились и быстро подружились.
Нередко Михайло наведывался и на первую батарею, которой командовал Лашков. Замполит Звягин, лейтенант Васильев и сам командир принимали его всегда радушно, и Лесняк уходил от них в хорошем настроении. Как-то после очередного посещения «своих» батарейцев Лашков, провожая его, с лукавством спросил: