— А почему ты, Михайло Захарович, ничего не спрашиваешь об Ирочке Журавской?
— А почему о ней надо спрашивать? — поинтересовался Лесняк.
— Оставила она нас, — сказал Лашков. — Сейчас в политуправлении служит инструктором по комсомольской работе. Как только ты ушел из роты — долго не появлялась. Когда же пришла — мы ее с трудом узнали, так подурнела. Она была очень увлечена тобой, об этом все знали.
— Все, кроме меня, — усмехнувшись, проговорил Лесняк.
— Костя Мещеряков к ней клинья подбивал, — продолжал Лашков, — но вынужден был отказаться от своих попыток. Костя — он парень хоть куда, а, видишь, Иру не покорил… Девушка чистая, принципиальная, умница и хороша собой. Достанется кому-то клад…
Ранее, еще до поездки на фронт, Лесняка раздражали подобные разговоры, унижали его чувства к Оксане. Теперь же, слушая Лашкова, Михайло только добродушно улыбался.
Этот разговор с Лашковым вскоре был забыт. Но однажды в обеденный час Лесняк вышел из редакции, чтобы немного пройтись по Ленинской улице. Миновав ресторан «Челюскин», он заметил, как из парикмахерской вышла девушка и, стуча каблучками, пошла впереди него по тротуару. Чем привлекла она его внимание? На ней — белая трикотажная кофточка и голубая с белыми цветочками легкая юбка, на плечи ниспадали густые, цвета спелой пшеницы, волосы. Ветерок играл подолом ее юбки, словно хотел показать прохожим красоту и стройность ее ног. Михайло ускорил шаг, с интересом глядя на идущую впереди девушку. Она, услыхав позади себя торопливые шаги, пошла быстрее, потом побежала к подходившему к остановке трамваю. Легко вскочив на подножку вагона, оглянулась. Увидев Лесняка, словно застыла на мгновение, но входившие в вагон пассажиры оттеснили ее внутрь салона. Михайло обмер — он узнал Ирину Журавскую. Вагон тронулся, а Лесняк все еще стоял и смотрел вслед удаляющемуся трамваю. Как она смотрела на него! На миг в ее расширенных глазах было удивление, затем оно сменилось горечью и укором. Но почему ее горечь и укор вдруг переполнили его сердце такой бешеной радостью? И почему она не в военной форме? Может, вышла замуж и уже демобилизовалась?
Подумав об этом, Лесняк ощутил неприятный холодок в сердце.
…Предавшись воспоминаниям, не заметил, как задремал, а проснулся от каких-то неопределенных звуков. Прислушался и, посмотрев в ту сторону, откуда раздавалось раздраженное фырканье, мгновенно вскочил на ноги и потянулся рукой к кобуре. По краю лесной опушки, в густой траве, пробегало стадо диких свиней. «Не хватало еще встретиться с ними здесь один на один!»
Постояв, пока эти опасные жители края пройдут, Лесняк поднял китель, сумку и вышел на дорогу. К вечеру он пришел в поселок Посьет, разыскал находившийся на окраине дом из красного кирпича, в котором помещались штаб зенитного артдивизиона и казарма. Как водится, поговорил с замполитом, побывал на одной из батарей, побеседовал с командирами и бойцами, а утром следующего дня наблюдал за учебными стрельбами другой батареи. Во второй половине дня, пообедав, отправился во Владивосток на попутном судне. Блокнот его пополнился фактами, которых хватит на несколько интересных информации, на корреспонденцию и еще — на очерк об учебных стрельбах в Н-ском подразделении.
X
Вечерами из редакции Михайло торопился на Морскую улицу — в свою узкую комнату, находившуюся на первом этаже старого трехэтажного дома, который тылами выходил на просторный двор, постоянно увешанный сохнувшим после стирки бельем.
В комнатку с трудом втиснулись две койки, стол и два стула. Возвращавшегося из редакции Михайла часто встречал его соквартирант — Борис Батавин. Опустив светомаскировочную штору на окне, включив электролампу, в одной майке, в стареньких шароварах и в истоптанных полуботинках, Батавин, поставив на стол электроплитку и несколько жестяных — литровых и трехлитровых — банок из-под американских консервов, священнодействовал над дополнительным домашним ужином: варил в мундире купленный на рынке картофель и жарил на старом сале свежую кету или камбалу. На батавинской почти облыселой голове полукругом стояли реденькие и тоненькие, как паутинки, белые волосы, из-под косматых седых бровей ласково смотрели когда-то голубые, а сейчас выцветшие глаза. Он всегда по-отечески приветливо встречал своего юного соседа-жильца, порою, правда, с деланной строгостью спрашивал: