Горестно было оставлять позиции, завоеванные с таким трудом. И отступление было нелегким и долгим. Взводу Бабичева, в котором и сейчас находился Михайло, пришлось отойти на берег бухты, и он, одолевая песчаные пустыри и заболоченные балки, а то и мелкие плесы, поросшие густой травой, под нещадным пулеметным и минометным огнем вынужден был пробиваться к порту. А когда прибежали туда — поначалу ужаснулись: два наших корабля, тральщик и фрегат, поддерживавшие орудийным огнем батальон Бараболько, уходили в море. Возможно, что только моряку-десантнику понятно это тревожное, это черное чувство обреченности, которое охватывает бойца, когда он, оставшись один на один с врагом на чужом берегу, провожает взглядом свои корабли…
Все же сознание того, что теперь и судьба плацдарма, и твоя судьба зависит от тебя самого и твоих друзей, вынуждает к решительному, отчаянному действию.
Отряд Леонтьева и те бойцы, которые остались от роты Навроцкого и пулеметной роты, изнемогающие от усталости, использовали все, что только можно было найти в порту, — мешки с мукой и гаоляном, балки, рельсы, колоды — для создания прикрытых ячеек. Около десятка воинов забаррикадировали битым кирпичом промежутки между колесами железнодорожных платформ.
Начался жестокий, отчаянный ночной бой в порту. Отряд должен был любой ценой удержать плацдарм до утра, до прибытия наших кораблей с войсками…
На отряд наседало какое-то сильное подразделение, вклинившееся между портом и батальоном Бараболько. Около десяти часов вечера японцы, после шквального обстрела матросов из минометов, перешли в наступление. Тихоокеанцы стойко отбивались, но часа через два боеприпасы были на исходе. Вдруг гигантская молния рассекла темноту ночи. С сухим треском, с оглушительным грохотом ударил раскатистый гром и словно расколол небо — хлынул ливень. Казалось, тучи упали на землю, и вскоре с холма, от припортовой улицы, от складских помещений потекли бурлящие потоки воды прямо на причалы. Тихоокеанцев со всех сторон окружила вода, каждый промок, казалось, до костей.
А японцы давили на них все сильнее и сильнее. У многих матросов кончились пулеметные ленты, автоматные диски опустели. Михайло, лежа рядом с Бабичевым за грудой мешков с мукой, положил на мешок автомат и достал пистолет. Бабичев сжимал в руке рукоятку финского ножа. Моряки начали готовиться к рукопашной схватке. Вдруг Сагайдак, сидевший у колеса платформы, как-то неуверенно — то ли испуганно, то ли удивленно — крикнул:
— Хлопцы, корабли!
Лесняк бросил взгляд в сторону моря: в бухту, едва различимые в темноте ночи, входили черными силуэтами громадины двух кораблей.
— Чьи они? Наши или японские? — тихо спросил Бабичев и бросил в японцев последнюю гранату.
Японцы, видимо, тоже заметили корабли — сбавили огонь. Откуда-то со стороны донесся голос Леонтьева:
— Товарищи! Корабли — наши!
И, не в силах сдержать радости, матросы громко закричали «ура». Самураи, беспорядочно отстреливаясь, начали отходить от берега.
Первым швартуется фрегат, за ним к пирсу причаливает тральщик.
Корабельные орудия открыли огонь по самураям…
Когда рассвело, Михайло увидел на асфальте, у разбросанных мешков с гаоляном, чей-то труп, прикрытый плащ-палаткой, из-под которой торчали женские сапожки с порыжевшими носками. Он подошел ближе, приподнял край плащ-палатки и увидел лицо Лены Кононовой.
К Лесняку подошел Климов.
— Когда ее? — спросил Михайло, снова прикрывая лицо санитарки.
— Перед самой грозой меня шарахнуло в руку — пробило ладонь, — ответил Егор. — Она, перевязывая, еще пошутила: «Не горюй, до свадьбы заживет. Продержимся до утра, до прихода наших — по сто лет жить будем». — Помолчав, Климов досказал: — Наверное, перед самым концом боя…
— А она так мечтала о своем семейном счастье! — сказал Михайло.
Из моря как-то вдруг вынырнуло солнце. И почти вслед за ним из-за выступа полуострова показался отряд кораблей. Впереди конвоя — два сторожевика, за ними — несколько больших транспортов, затем — малые сторожевики, тральщики. Замыкает ордер эскортный корабль — фрегат. На малом ходу они приваливают к дальней стене военного причала и начинают швартоваться.
Это прибыл второй эшелон десанта — бригада морской пехоты генерала Трушина.
Среди наших кораблей Михайло узнает своих давних знакомых — сторожевики «Вьюга» и «Метель», и на душе сразу стало легче.
По нескольким трапам живыми лентами спускались матросы. У многих на плечах пулеметы, противотанковые ружья. На причале взводы и роты выстраиваются в боевой порядок.