Михайло, пользуясь костылями, выходил уже во двор, сидел под деревом, прогуливался по аллеям госпитального сада. Как-то вечером он дошел до берега бухты Золотой Рог. Сгустились сумерки, на небе замерцали звезды, на кораблях засветились огни, празднично отражаясь в водах бухты. На одном из кораблей матросы дружно пели песню, слова которой показались ему знакомыми. Он прислушался и замер от радостного чувства — пели песню на его слова. Еще будучи в редакции газеты «На рубеже», он написал стихотворение, показал его редактору, тот одобрил и тут же подписал стихи к печати. Лесняк давно забыл о своей поэтической пробе. А теперь эти стихи стали песней. Моряки пели ее с особым вдохновением:
Михайло затаив дыхание слушал песню, и глаза его влажнели от радости.
Теперь подолгу он гулял в госпитальном саду и все чаще и чаще с тревогой спрашивал Ирину: нет ли весточки от брата? Но писем от Василя не было, хотя боевые действия уже закончились. А в конце сентября к Лесняку зашел Евгений Коровин. Они не виделись с тех пор, как Михайло впервые отправился на остров Русский. Лесняк усадил гостя рядом с собой и попросил:
— Рассказывай, Женя, где был, что видел, что слышал? Ты, кажется, высаживался с авиадесантниками и в Харбине, и в Порт-Артуре. Завидую тебе! Ну, давай выкладывай все по порядку.
Коровин заметно смутился, замялся.
— Да понимаешь, история долгая, впечатлений много, а я на минутку к тебе вырвался. Во-первых, все вахтинцы просили поздравить тебя с награждением орденом Красной Звезды…
— Да?! — просиял Лесняк. — Ты первый эту весть принес. Спасибо! И вахтинцам передай мою благодарность. А тебя с чем поздравить?
— Меня и Андрея Голубенко с орденом Красного Знамени, — улыбнувшись, ответил Коровин. — Голубенко, говорят, отличился в роте Навроцкого. А Григорий Коновалов воевал на Южном Сахалине, уже вернулся и подался в освобожденные корейские порты.
— Рад за вас и поздравляю от всей души, — проговорил Михайло. — Ну, теперь, Женя, о Харбине и Порт-Артуре.
— Самое сильное впечатление произвело на меня посещение русского военного кладбища. Пятнадцать тысяч солдат, матросов и офицеров гарнизона Порт-Артура похоронены там сорок лет назад. Почти в центре кладбища стоит белая часовня на высоком фундаменте. На мраморной доске — простая и суровая надпись: «Здесь покоятся тленные останки доблестных русских воинов, погибших при защите крепости Порт-Артур». Постоял я возле часовенки в скорбном молчании…
Вдруг Коровин встал, выпрямился, протер обеими руками лицо и глуховатым голосом проговорил:
— Не могу больше… Я, дорогой друг, принес тебе горестную весть. Так что крепись. Самурай-смертник, обвешанный гранатами, бросился под танк твоего брата… Он выскочил из горящей машины, вступил в рукопашный бой и… погиб. Смертью героя… Похоронили со всеми почестями.
— Что? Что ты сказал, Женя? — чуть слышно прошептал Михайло.
— Жена твоя не решилась… Попросила меня. — Коровин достал из нагрудного кармана конверт от командира танковой бригады. Передал Лесняку.
Михайло долго, словно окаменевший, молчал. Наконец перевел взгляд на Коровина, внимательно посмотрел на него и тихо сказал:
— Женя, друг мой, хорошо, что ты не утешаешь меня… Никакие слова… Брат уже воевал на этой земле, на Хасане. Я тогда оплакивал его, как погибшего. Эта земля и приняла его. Ты, Женя, торопился. Иди, а я побуду один…
Коровин взял руку Михайла, молча пожал ее и медленно, тяжелой походкой пошел к двери.
Лесняк прикрыл глаза. В голове все перепуталось, сердце будто заледенело. Раскрыл веки, когда легонько скрипнула дверь и у его ног села, низко опустив голову, Ирина. Глядя на жену, Михайло представил себе скорбные фигуры родителей, Олесю, Наташу…
Затем Михайло встал и, опираясь на руку Ирины, вышел во двор. Без слов, понимая друг друга, они прошли по аллее госпитального сада, сели на скамью.
А вдали шумел, шумел суровый океан.
