– Соки растений, – продолжает Карраскаль, – уже давно напитали цветочные завязи…
– Вы любите цветы? – спрашивает Леонсия.
– А как же без них изучать ботанику?
Марина переводит смеющиеся глаза с Авито на Леонсию, потом снова на него как бы говоря: «А он остроумен!» Авито при этом слышит внутренний голос, вещающий: «Наивная, девственная, протоплазменная душа! Неискушенное сердце!», а в то же время его собственное сердце, куда как искушенное, начинает биться быстрее.
– Вы, должно быть, очень много знаете, сеньор Карраскаль.
– Почему вы так думаете, сеньора донья Марина?
– А потому что мой брат, когда ему встретится что-нибудь такое заумное, всегда говорит: «Это по части Карраскаля!»
– Ваш брат?
– Да, Фруктуосо дель Валье.
«Бедная девушка! – думает Авито. – Такая хорошенькая, и во власти этого…» А вслух говорит:
– О нет, дон Фруктуосо просто хотел оказать мне любезность, да, пожалуй, и оказал, а насчет того, что я много знаю… – и снова теряет дар речи.
«Что ты знаешь, Авито Карраскаль, что твои знаний перед этими наивными блестящими глазами, которые уже говорят тебе то, чего никто не знает и никогда не узнают?»
Леонсия кое-что подозревает, кое о чем догадывается Куда девался прежний Авито, владеющий собой, уверенный в речах, точно и твердо излагающий свои четкие мысли? У нее готов уже сорваться с губ вопрос: «Да что это с вами сегодня приключилось, Авито?», но, сообразив, что тому сейчас не до приключений, а дай бог унести ноги, тактично старается привести визит к концу.
«Что же мне делать теперь с бракосочетательным меморандумом? – думает Авито. – Ведь я пришел сюда подготовить почву для его вручения… Все это надо обдумать не спеша!»
Он встает, чтобы откланяться, девушки тоже поднимаются. И Авито вдруг ощущает в душе благоуханную свежесть, словно над ним вдруг раскинулась крона цветущего дерева. Он подает Марине руку… О, что это? Что же это такое? Как это называется?
«Свихнулся я, что ли? – спрашивает себя Авито, выйдя на улицу. – Так-то я подготовил мать будущего гения! Что она обо мне подумает?» Дома он продолжает размышлять: «Что со мной случилось? Как это называется, вот именно – как это называется? В этом-то вся и закавыка. Пойду спать, надо, чтоб все эти впечатления улеглись… Уверен, тут не обошлось без подсознательного… Что ж, пусть оно займет положенную ему сферу… Спать!» Авито кладет любовный трактат под подушку и ложится в постель. Наутро он просыпается уже твердо уверенный в том, что влюблен в Марину; сон подтвердил это окончательно. С заоблачных вершин дедукции Авито низвергается в глубочайшую бездну индукции.
И тут впервые в жизни Авито вступает в битву с собственной совестью. От мощного подземного толчка всколыхнулись темные нижние слои интеллекта; Плутоново начало в душе грозит разрушить вековой труд Нептуновой науки, как понимает в космогонической метафоре сложившуюся обстановку сам Карраскаль, жертва этого трагического катаклизма. «Тут вмешалось подсознательное», – повторяет он ежеминутно.
С одной стороны – Леонсия, дедуктивная невеста, долихоцефальная блондинка с румяными щеками, толстыми ляжками, пышной высокой грудью, спокойным взглядом и отменным аппетитом, а с другой – Марина, индуктивная невеста, по неизъяснимому закону противоречия – брахицефальная брюнетка, мечта во плоти, осязаемый аромат розового куста в цвету, саламандра, возникающая во всем блеске из пламени инстинкта, словно побег растения из жерла вулкана.
Мало-помалу вода и огонь, как это ведется испокон веков, заключают компромисс: она частично превращается в облако, он умеряет свою ярость. Наука и инстинкт начинают торговаться, когда Авито, как бы случайно, снова встречается (и беседует) с Мариной… Любовный инстинкт Карраскаля как будто уже готов уступить научной силе теории, но на самом деле он продолжает тишком, тайно, во тьме почи нашептывать ему на ухо свои директивы.
«Ведь гений, что ни говори, в такой же мере дитя природы, как произведение искусства, – говорит себе Авито. – Он, пожалуй, искусство природы или, что то же самое, искусство, внесенное в природу. Разве он не гармония рационального начала с инстинктом, обдуманного инстинкта с инстинктивным рассуждением? Предоставим же этому симбиозу, – так Авито об этом и думает: в первом лице множественного числа будущего времени изъявительного наклонения или в повелительном наклонении, что одно и то же, – отдадим ему его долю врожденного, инстинктивного, неосознанного; без материи нет формы. Искусство, разум, сознание, форма – это буду я, а она, Марина, будет представлять природу, инстинкт, подсознание, материю, натуру. Но какая натура! Какой инстинкт! Какая материя!.. Особенно материя!.. – шепчут ему подводные течения царства Плутона на языке сердечных перебоев. – Вот это материя! Я ее обработаю, как тучную землю, орошу, возделаю, придам ей форму, буду ее ваятелем. Да замолчи ты, замолчи!» – приказывает он внутреннему голосу, который бормочет: «Послушай, Авито… ты катишься вниз… это приманка дьявола… так гении не создаются… катишься вниз…» – «Замолчи!» – И приходит к такому выводу: «Марина – сырая глина для изваяния гения, форму ему придам я! А что? Разве физическая красота ничего не значит? Настоящий гений в полном смысле этого слова должен быть сыном красивой женщины, а если история этого не подтверждает, то либо гений был не настоящий, либо не разглядели как следует его мать.