— Я не согласна. — Виски и сознание правоты обжигали мне горло. — По крайней мере, я хочу попробовать что-то изменить.
— Как знаешь, — сказал он мне вдогонку, когда я направилась в ванную и захлопнула за собой дверь, пожалуй, слишком громко.
Как выяснилось, наши разногласия по поводу Китая только начинались. Эрнест поддался всем местным деликатесам и обычаям: распивал весеннее вино, приправляя его маринованными змеями, и не обращал внимания ни на жару, ни на вшей, ни на крыс, ни на клопов, ни на отвратительные запахи с улицы. Я же принимала ванну по три раза в день и была вознаграждена дизентерией и ужасным случаем китайской гнили: мои руки шелушились и желтели от сводящей с ума грибковой инфекции.
— Я схожу с ума, — сказала я Эрнесту, стараясь не чесаться, не блевать и не рыдать.
— Кто хотел приехать в Китай? — весело спросил он и пошел покупать новые фейерверки.
Он тыкал меня во что-то носом, но во что именно? Что эта поездка была не его идеей? Что он преуспевал, пока я страдала?
Хоть мне и не нравилось такое отношение и я его не понимала, но фразу «кто хотел приехать в Китай?» Эрнест повторял всю дорогу, пока мы ехали вглубь страны, сначала по воздуху, а потом, несмотря на проливные, непрекращающиеся муссонные дожди, на грязных пони, которые весили не больше меня. Какое-то время мы передвигались по северной реке на сампане[26], проплывая мимо деревень, над которыми развевались черные флаги, означавшие эпидемию холеры. Потом пересели в грузовик. Одиннадцать дней тяжелого пути — и мы добрались до фронта у Кантона[27] на свободной территории Китая. Сначала дорога напоминала резиновый цемент, а потом исчезла вовсе.
Сам фронт показался мне похожим на гору, а точнее, на две горы: японцы засели на одной, китайцы на другой, а между ними все было спокойно. Мы видели, как один японский бомбардировщик взлетел, намереваясь, вероятно, атаковать Шаогуань примерно в сотне миль к северу от нас, но чаще, за время пребывания на континенте, мы сталкивались с пропагандой. В каждой деревне, куда мы приезжали, висели плакаты на английском языке:
Во время встречи генерал Вонг, который держал эту линию обороны уже много лет, предложил нам прогорклое рисовое вино и передал единственное послание: «Если бы Америка отправила нам самолеты, оружие и деньги, то Китай бы очень быстро разделался с Японией».
— А если не отправит? — осмелилась я спросить.
— То будет вот так, — сказал он, сопроводив слова жестами, которые можно было растолковать следующим образом: происходящее сейчас будет продолжаться бесконечно. У японцев были самолеты, у китайцев — люди и удивительная способность выносить трудности. То, что японцы разрушили, китайцы смогут восстановить ценой своей жизни, если понадобится. Что такое четыре года для такой древней и многострадальной страны?
— Это самая ужасная война, которую я когда-либо видела, — сказала я Эрнесту, когда мы добрались до Чунцина.
Он, благодаря своим многочисленным связям в Гонконге, договорился о встрече с генералиссимусом Чан Кайши, лидером Демократической партии Китая, и был от этого в полнейшем восторге. Именно на это Эрнест и надеялся, приехав в Китай: добыть факты, которые никому не были известны, и передать важную информацию Вашингтону, когда мы вернемся домой. Меня же это заботило гораздо меньше. На самом деле, я почувствовала презрение к генералу Чан Кайши и его жене еще до того, как познакомилась с ними. Мне было совершенно ясно, что они не заботятся о своем народе. Миллионы людей голодали. Осиротевшие и умирающие просили милостыню на улицах, в то время как те, кто был наделен богатством и властью, жили как короли, вдя по головам людей, кто был ниже и слабее их.
Мадам Чан — известная красавица и роковая женщина, которая говорила о рабском труде как о спасении для своего народа. Бо́льшую часть времени она пыталась очаровать Эрнеста, а меня успешно игнорировала. Когда я спросила, почему ее страна не заботится о своих прокаженных, она сказала, сдержанно улыбнувшись:
— У Китая уже была богатая культура, когда ваши предки еще жили на деревьях.
Я ошеломленно уставилась на нее, а Эрнест подавил смешок. В следующее мгновение она переменилась в лице, улыбнулась и протянула мне серебряную брошь с нефритом. Мне ничего не оставалось, как только принять подарок и поблагодарить ее. Между тем обед продолжался — и главным блюдом была пропаганда. Генерал Чан считал себя демократическим героем народа, неутомимым лидером в борьбе с Японией, хотя его настоящим врагом были китайские коммунисты, которые могли привести народ к восстанию, разорвав цепи нищеты и рабства. Единственная цель Чана заключалась в том, чтобы остаться у власти. Он был верховным владыкой, а мадам Чан — гадюкой в драгоценных камнях, но ни о чем таком я не могла написать для «Колльерс»: Китай был нашим союзником.