Лицо Эрнеста стало неподвижным. Он не хотел спорить со мной.
— Осталось всего несколько недель.
— У меня не получится.
— Тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь?
— Так вот что ты думаешь? Меня здесь вообще бы не было, если бы не ты! — Я кричала и неплохо играла роль первоклассной стервы. Но мне было все равно. — Ты правда думаешь, что все хотят того же самого, что и ты?! — Не дожидаясь ответа, я вылетела из комнаты, громко хлопнув дверью.
Он не пошел за мной, и меня это устраивало. Все, чего я хотела больше всего на свете в тот момент, — это побыть одной.
На следующее утро я проснулась от старого доброго похмелья с накатывающими волнами тошноты, мучительной болью в висках и ознобом во всем теле. Я хотела спрятать голову под подушку и спать вечно, но Эрнест ждал, когда я проснусь. Он сел на край кровати, желая поговорить, поэтому я повернулась и, морщась, приподнялась с подушки, чтобы послушать, что он скажет.
— Я — осел. Мы можем уехать, когда захочешь. Я должен был подумать и о тебе.
— Ты осел, но ты мой осел. — Я попыталась улыбнуться, все еще зеленая от накатывающей тошноты. — Мне нужно уехать отсюда в какое-нибудь место, где нет вечеринок, где никто не щеголяет в модных нарядах, не пускает пыль в глаза и не пытается казаться умным.
— На Луну тогда. Ну или в Аризону.
— Я бы с удовольствием. Теперь, когда мальчики уехали, будет не так весело, но давай все же поедем. Мы можем на машине отправиться через Неваду до Мохаве, зажариться на солнце и по-настоящему заблудиться.
— Хорошо. — Эрнест кивнул, но во взгляде его была какая-то печаль, тень настроения, которого я не понимала до конца. Может быть, и он тоже.
Мы оба старались прогнуться и пойти на компромисс ради другого. Но ведь это и есть суть брака, не так ли?
Мы закинули вещи в чемодан и уехали из Сан-Валли, направляясь все дальше и дальше на юг, через приграничные, богом забытые городки, мимо заправочных станций и закусочных размером с телефонную будку. Мы мчались сквозь огромные просторы пустыни цвета львиной шкуры, которая бесконечно тянулась, поглощая все на своем пути. Наконец я почувствовала, что снова могу дышать.
Мы включили радио и опустили окна. По дороге останавливались, чтобы посмотреть на районы Индейской страны[29] и маленькие бары, в которых никого не было. Мы почти ни с кем не разговаривали, общались только друг с другом. У меня был простой фотоаппарат «Брауни», и я снимала забавные вывески, рекламные щиты и другие вещи, которые никого не интересовали, кроме нас. Все шло гладко и спокойно, ничто не нарушало нашего комфорта, пока мы, проехав всю Аризону и половину Нью-Мексико, не пересекли границу Техаса и не въехали в Эль-Пасо. Мы остановились в придорожном баре, обветшалом и потемневшем, с жестяной крышей и беспорядочно мигающей вывеской «Холодное пиво». Эрнест только начал инструктировать бармена, как приготовить очень холодный дайкири без сахара и с большим количеством лайма, как дверь салуна с громким треском распахнулась, и вошел маленький босой индейский мальчик. На шее у него, как у испанца, был повязан красный скрученный платок. В руках он держал стопку газет.
— Con la guerra[30], — объявил он осипшим голосом, как будто долго кричал до этого. — Con la guerra, la guerra, — повторял он снова и снова, переходя от стола к столу. Все оборачивались, чтобы посмотреть на него, — до людей начал доходить смысл его слов.
Пока мы ехали и ни о чем не думали, свободные, как пыль на ветру, японцы бомбили Перл-Харбор. Америка наконец-то вступила в войну.
Часть 6. Время пепла
(Декабрь 1941 — июнь 1944)
Глава 59
Нападение не было внезапным — так не бывает. За лето и осень напряжение между странами значительно выросло. Рузвельт предупреждал, что Соединенные Штаты будут вынуждены «предпринять шаги», если Япония нападет на соседние страны. Япония в ответ заявила, что будет вынуждена предпринять собственные шаги, если Соединенные Штаты не прекратят экономическую блокаду. Мы все готовились к худшему, и именно поэтому Рузвельт направил тихоокеанский флот и несколько бомбардировщиков в Перл-Харбор. Мы с Эрнестом видели их собственными глазами, когда проплывали мимо Гавайев по пути на Восточное побережье. Восемь линкоров, три крейсера, три эсминца и почти двести самолетов выстроились в клин, как утки, и ждали команды — наш лучший военный арсенал и самая ясная цель, какую только можно было себе представить.
Одновременно были нанесены удары по удерживаемым США районам: Филиппинам, Гуаму, Малайе, Сингапуру, Гонконгу и острову Уэйк. Было абсолютно невыносимо думать о потерянных жизнях, и еще невыносимее думать о будущем. Рузвельт наконец призвал к оружию. Были мобилизованы десятки тысяч молодых людей, достигших двадцатилетнего возраста. Бамби совсем скоро должно было исполниться двадцать, и мы не могли перестать думать об этом, когда возвращались в «Финку», чтобы провести Рождество вместе с мальчиками.