Я не хотела спрашивать про диагноз, боясь услышать, что у отца рак. Но эта мысль не давала мне покоя всю дорогу из Коннектикута, и сейчас, пока мама вела меня по длинному коридору, я продолжала гнать ее от себя. И снова до боли знакомый путь: сначала мимо письменного стола, круглого зеркала, с тяжелыми канделябрами с обеих сторон. В углу под лестницей — большой рояль, на изогнутом пюпитре которого все еще лежали листы с ноктюрнами Шопена, хотя никто уже много лет не играл, с тех пор как мой младший брат уехал в Виргинию изучать медицину. Все на своих местах, в идеальном порядке, как и всегда.
— Альфред приедет? — спросила я.
— В конце недели, если получится. У него только начался семестр.
Я ждала, что она скажет про моих старших братьев, Джорджа и Вальтера, которые живут далеко, на востоке страны. У обоих жены и маленькие дети, и если они тоже собираются сюда, то дела действительно плохи. Но мама молчала и, не останавливаясь, шла вперед.
Спальни братьев давно переделали в комнаты для гостей, моя же на третьем этаже оставалась в первозданном виде. Ужасно хотелось туда заглянуть, но прежде предстояло встретиться с отцом. Он лежал с закрытыми глазами, откинувшись на подушки. Его исхудавшее, осунувшееся лицо на фоне желтых простыней казалось нездорового серого цвета.
В телеграмме говорилось, что ему требуется срочная операция на желудке. Позднее я узнала, что отец долгое время не признавался никому, даже маме, что страдает от сильных болей в животе. Годами скрывал симптомы болезни, потому что догадывался, что умирает. И с каждым месяцем ему становилось все хуже.
— Марти здесь, — громко сказала мама.
— Марта… — Он открыл глаза и натянуто улыбнулся. Внезапно я почувствовала себя маленькой. И мне показалось, что здесь две Марты: я настоящая и я бунтарка, которую отец всегда хотел поставить на место. Обе любили его, но не могли сказать об этом вслух. Бок о бок с чувством любви в нас жил гнев, и желание причинить ему боль соседствовало с желанием крепко обнять его и не отпускать.
Мама подтолкнула меня к креслу, стоявшему возле кровати, а сама отошла к окну и раскрыла газету. Я взяла его за руку, тонкую, покрытую венами и теплую. Когда в последний раз я держала отца за руку?
— Со мной все будет хорошо, — сказал он, прежде чем я успела заговорить. — У меня лучший хирург во всем Сент-Луисе.
— Мне казалось, что ты здесь лучший хирург.
Шутка была глупой, но отец улыбнулся. Затем у него начался приступ, от сильной боли он изменился в лице, а я не знала, куда себя деть. Когда боль отступила, он какое-то время лежал, тяжело дыша. Затем выпил немного воды и сказал:
— Я читаю твою книгу. Она замечательная.
И действительно, моя рукопись, «Бедствие, которое я видела», отправленная в качестве рождественского подарка, лежала у него на тумбочке. Дарить ее было немного рискованно, потому что предыдущий роман он дочитать не смог, назвав его «вульгарным». Я работала над ним два года, пока жила в Европе, затем сама нашла издателя и даже получила небольшой аванс. Но, судя по длинному, занудному, полному разочарования письму отца, можно было подумать, что эти деньги я заработала, продавая контрабанду на черном рынке. Отец считал моих героев безнравственными и легкомысленными и не понимал, почему тематика книги такая примитивная, когда вокруг столько вещей, о которых действительно стоило писать. В моем романе «Безумная погоня» рассказывалось о трех студентках, которые путешествуют по миру, пытаясь найти себя, спят с мужчинами, заболевают сифилисом. Это была настоящая история одиночества. Но, конечно, отец увидел в романе лишь мои пороки, хотя я надеялась, что он заметит хорошо прописанные диалоги и потрясающее описание моря.
Я перечитывала то письмо снова и снова, каждый раз закипая от злости и придумывая все более едкие ответы. Но за гневом скрывалась безграничная боль. В какой-то момент я скомкала письмо и выкинула в мусорную корзину, но это не помогло. Каждое слово оставалось со мной, закипало и бурлило в моем накалившемся сердце, похожем на готовый к извержению вулкан.
Новая книга получилась совершенно другой: в ней были истории о людях, пострадавших во время Великой депрессии. Я написала ее, желая внести свой вклад в развитие общества.
— Тебе правда понравилось? — спросила я жалобным тоном.
— Да, но истории в ней очень печальные. И представляю, как будет трудно ее издать после отзывов на твое предыдущее творение. — Он произнес это без злобы, равнодушным тоном, будто говорил о погоде или омлете. — Хотя, может, издательский бизнес работает по-другому.