Он уехал в Камагуэй — город в центральной части Кубы, в сотнях миль от меня. Очень далеко от всего и всех, как он и хотел. Эрнест писал мне каждый день, говорил, что его голова понемногу проясняется, а книга возвращается.
Я радовалась за него, но в то же время горевала о своей книге и чувствовала себя очень одинокой. С самого начала мы обещали, что книги будут нашими детьми, что мы будем заботиться о них вместе: он — о моей, а я — о его. Мне нужно было знать, что мы еще верны этому обещанию, даже несмотря на появившиеся трудности. Я понимала, что он подавлен, но и мне было нелегко.
Я написала ему письмо, в котором говорила, как сильно скучаю по нему и с каким нетерпением жду, когда он будет рядом со мной, в нашем доме. Затем закрыла дверь в свой кабинет, отложив на время работу. Мои статьи для «Колльерс» были опубликованы, и я понятия не имела, что будет дальше. Когда-нибудь я снова подумаю об этом, но пока мне хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое.
Глава 47
Эрнест вернулся домой в конце марта, как раз к приезду на остров Патрика и Гиги. Паулина наконец смилостивилась, хотя и не слишком охотно. В тот день, когда они должны были приехать, я ходила по дому, нервно стирала несуществующую пыль и переставляла стопки книг, чтобы отвлечься. Я все еще не могла прийти в себя после выхода моего романа и пережить его провал. В мире продолжали происходить ужасные события: Советы бомбили Виипури, в результате чего Финляндия вынуждена была согласиться на их условия капитуляции. Я думала о финском народе, о том, что, несмотря на его спокойную решимость и достоинство, их страна все равно пала. Чувствовала я себя ужасно. Не зная, чем заняться, я дважды перемыла все стаканы в раковине, а затем приняла настолько горячий душ, какой только смогла выдержать.
— Им все равно, что и как выглядит, — сказал Эрнест. — Они же дети.
— Я хочу, чтобы им здесь было удобно, — ответила я.
— Так и будет. Вот увидишь. Просто дай им время.
Они полюбят тебя, не переживай.
— Боже, надеюсь.
Увидев сыновей на трапе парома, Эрнест кинулся к ним и каким-то образом ухитрился оторвать от земли обоих сразу. Их лица светились счастьем, чистой, неподдельной радостью от встречи с ним, от возвращения домой, от любви.
— Как поживаете? — произнес Патрик с теплой и нежной улыбкой, когда Эрнест подвел их ко мне.
У него был прямой, тонкий нос, каштановые волосы, зачесанные с макушки, и красиво очерченные, пушистые брови. Я сразу же разглядела в нем мягкую, спокойную натуру, которую он прятал в глубине души. Это было так же легко разглядеть, как и его хлопковую рубашку в синюю клетку.
— Привет, — прощебетал Гиги.
Он вложил свою теплую тонкую руку в мою, его глаза были черными, как стеклянные пуговицы. Когда он взглянул на меня, я сразу почувствовала в нем какое-то веселье, словно забавная история уже зарождалась внутри его, где он пытался быть хорошим, и я тоже пыталась.
— Можешь звать меня Марти, если хочешь.
— Это твое имя?
— Да, сокращенное. Полное имя — Марта, но в большинстве случаев это звучит слишком серьезно.
— По-моему, мое имя тоже звучит слишком серьезно, — вмешался Патрик. — Но здесь им никто не пользуется. Думаю, что мне с этим повезло.
— Тебя называют Мексиканский Мышонок, потому что ты в детстве был коричневый и маленький, как мышонок?
— Я и сейчас летом становлюсь очень коричневым, темнее любого из моих братьев.
— Слушай, я тоже могу стать коричневым, — сказал Гиги.
— Конечно можешь, — встрял Эрнест. — На этой неделе вы будете проводить много времени на солнце, и мы устроим соревнование, а Марти будет судить.
Сложив багаж в машину, мы усадили мальчиков на заднем сиденье, после чего отправились домой привычным маршрутом: проехали через центр города и поднялись на холм. Хоть это и был наш обычный путь, сегодня все выглядело по-особенному. Было очень весело ехать по сельской местности, когда мальчики оживленно болтали и подмечали интересные вещи. Стекла были опущены, и Патрик немного высунул руку, пытаясь справиться с сопротивлением воздуха.