— Кстати, — промолвил Децим, обращаясь к Луцию, — позволь узнать, а где ты был этой ночью? Почему оставил Ливию одну?
Луций стиснул зубы. Он в сотый раз пожалел о том, что позволил Дециму присутствовать при этой беседе. Но поскольку здесь находился Марк Ливий, он взял себя в руки и спокойно ответил:
— Она попросила позволения ночевать в одиночестве. Она жаловалась на плохое самочувствие…
— Полагаешь, они сговорились заранее?
— Нет, не похоже.
— Конечно, они попытаются выбраться из города, — сказал Марк Ливий. — Как думаете, может Ливия обратиться за помощью к подругам или знакомым?
— Вряд ли, — ответил Луций.
— Да. Попытается найти пристанище на одной из наших вилл? Сомневаюсь…
— А если они поедут в Этрурию, туда, где живет этот Гай Эмилий? — предположил Децим.
— Что им там делать? — В глазах Луция Ребилла вспыхнул нехороший огонек. — Ему уже ничего не принадлежит. Распоряжение о конфискации наверняка было отдано сразу же, как только…
Он замолчал, случайно натолкнувшись на взгляд Марка Ливия, глубоко задумчивый, отрешенный. Отец Ливий пытался что-то понять, измерить глубину какой-то пропасти, что-то решить для себя. Наконец этот немолодой, многое повидавший патриций вымолвил тяжело и устало:
— Мы их найдем. Ливия никогда не путешествовала, у нее мало жизненного опыта, она плохо представляет, что нужно делать… Гай Эмилий ранен. Рабы… — Он пожал плечами.
Луций поднялся с места:
— Я сам займусь поисками. А если мне понадобится помощь, обращусь к вам.
Он прочитал в глазах отца Ливий одобрение своему решению.
— Какой приказ ты отдашь людям?
— Задержать Ливию; всех, кто будет с нею, убить на месте, — не колеблясь, отрезал Луций.
Немного помедлив, Марк Ливий сказал:
— Позволь мне первым поговорить с нею.
— Нет, — непреклонно произнес Луций, — это сделаю я.
…Утро было очень чистым и ясным: ни облачка в вышине, ни струйки тумана, только прозрачный золотистый свет теплого солнца. Легкое, точно чье-то сонное дыхание, дуновение ветра шевелило густой кустарник, вдали темнели силуэты деревьев. Это была окраина города, близ Кампаниевой дороги — чрезвычайно ненадежное для убежища место.
Гай Эмилий лежал на расстеленном на земле плаще, Ливия сидела рядом. Тарсия беспокойно прохаживалась взад-вперед, сцепив пальцы, кусая губы: Элиар ушел довольно давно, и его все не было. Временами она украдкой поглядывала на госпожу, но не произносила ни слова. Ливия тоже молчала.
Гай Эмилий не двигался. Он пребывал в сознании, но лежал как труп, в его взоре была пугающая, тяжелая неподвижность, неподвижность отчаявшейся души. В одночасье познать смерть и в то же время остаться живым! Прежний Гай Эмилий умер, а действительность, в которой существовал нынешний, превосходила самый кошмарный сон. Вчера он был здоров, он думал, надеялся, мечтал, верил, любил, он был сыном и преемником своего отца, имел богатство, имя, обладал правом жить на этом свете, сегодня же рухнул в бездну, его раздавили, подмяли под себя, обесчестили, он стал бесполезным, жалким, преследуемым, презираемым, нищим… Он уже умер, это какие-то остатки жизни, ведь его все равно убьют… и даже люди, которые его окружают, не люди, а… тени! Он закрыл глаза. Ему было больно видеть лицо Ливий, полное темного упорства и светлой надежды, лицо человека из другой жизни, другого мира. Несколько часов или даже минут рядом с нею, а потом…
Вдали взвилась в небо стайка вспугнутых птиц, одна, вторая… Ливия насторожилась. Отныне всюду, из-за каждого куста ей чудился чей-то пристальный, изучающий, выслеживающий взгляд. И вот зашуршали чьи-то шаги, после чего раздался приглушенный возглас:
— Это я!
Тарсия издала радостный вопль и бросилась вперед. В следующий миг Элиар вынырнул из-за кустов. Он не обнял гречанку — его руки были заняты: в одной он держал корзину, с какими ходят за покупками рабы, другой придерживал полу плаща, под которым, как выяснилось позднее, прятал меч. Гречанка узнала оружие некогда убитого Элиаром римского воина.
— Где ты был? Что тебе удалось узнать?
Ливия поднялась с земли. В ночь бегства она сняла столу и переоделась в простую одежду, а вместо любимых, украшенных изящной шнуровкой и зелеными каменьями башмачков из тонкой мягкой кожи надела другие, понадежнее и покрепче. Прихваченные из дома драгоценности были упрятаны в небольшой дорожный ларец.
Элиар поставил корзину к ее ногам и сдернул ткань. Внутри обнаружились бутылка с напитком из вина и гиметского меда, свежий пшеничный хлеб и козий сыр, а также коробочка с мазью на травах, наверное, купленная где-нибудь на Субуре.
Он протянул Ливий оставшиеся деньги и сказал:
— Надо поесть, госпожа.
Взволнованные женщины отказались, тогда Элиар произнес:
— Все выезды из города очень хорошо охраняются, на улицах и площадях полно солдат. Однако нам все-таки нужно выбраться. Мы решили бежать в Грецию, туда добираются морем, значит, нам сначала надо в Остию, а потом?..
— В Остию? Да, наверное. Из Остии, как я слышала, корабли идут в Путеолы…
И тут внезапно послышался голос Гая:
— Из Остии в Путеолы три дня пути, потом из Путеол в Коринф или Афины — через Пелопоннес — можно приплыть и за пять, если не помешают морские разбойники и осенние шторма. Но нам это ни к чему. Мы никогда не выберемся из Рима.
— Почему? — с долей вызова произнес Элиар, впервые обращаясь к Гаю.
— Под нашими ногами бездна.
— Иногда можно выжить, даже уцепившись за травинку. Как бы то ни было, мы должны попытаться спастись.
— Мне нечего спасать. — Гай снова закрыл глаза. — И для всех вас было бы лучше, если б я уже умер.
По спине Ливий пробежал холодок. «А как же я?!» — хотелось выкрикнуть ей. Ведь она тоже лишилась всего, что имела, отказалась сама, под влиянием обстоятельств, казалось, не оставлявших никакого выбора. Вчера этот шаг дался ей легко, но теперь — Ливия знала — ей предстоит пожинать горькие плоды своего поступка.
Тарсия шевелила губами, — наверное, молилась кому-то из богов. Элиар молчал. Он давно уже никому не молился, хотя подозревал, что в уготованной ему жизни глупо полагаться только на свои усилия. Что такое высокая стратегия против превратностей судьбы? Выходя на арену с мечом в руке, он не имел никаких определенных мыслей, не строил никаких планов, не уповал ни на какие высшие силы. Но после, в очередной раз избежав гибели, случалось, думал: наверное, кто-то могущественный направлял движения его тела, должно быть, чья-то невидимая рука вновь перевела его через пылающую бездну на берег жизни. Но он никого не благодарил, потому что знал: когда играешь в кости со смертью, нельзя рассчитывать на долгую удачу, даже если тебе помогают все боги Олимпа.
— Вот что, — сказал он женщинам, — нам его не спрятать. Я видел, как ворошили копьями сено в повозках, как протыкали мешки и разбрасывали корзины. Нам надо пройти, не прячась, слышите? Победить противника намного легче, если угадать, как он будет действовать. Мы не должны позволить им разгадать нас. Так что давайте подумаем.
— Мы придумаем, — решительно произнесла Ливия, обращаясь Тарсии и Элиару, которым было чуть более двадцати лет и которые, так же как и она, отчаянно хотели жить, — мы обязательно что-нибудь придумаем.
…С вечера хлынул ливень и продолжался едва ли не всю ночь: небеса сотрясала дрожь, точно там бесновались в каком-то невидимом логове полчища ужасных существ, а внизу ветер безжалостно гнал мутные воды Тибра и так сильно хлестал землю сотнями похожих на плети дождевых струй, что вода разметалась брызгами во все стороны. Она потоком неслась по дорожным камням, булькала в сточных канавах, шелестела по листьям деревьев, дробно стучала по крышам и навесам. Хотя под утро дождь прекратился, было очень сыро, и солдаты, стоявшие в карауле близ Остийской дороги, без толку кутались в насквозь промокшие широкие лацерны.[17] Несмотря на то что их бесконечно раздражала необходимость осматривать повозки и вглядываться в лица пеших путешественников, они продолжали выполнять возложенную на них обязанность, подчиняясь железной дисциплине римского войска. К тому же ими руководили и чисто практические соображения: за голову проскрибированного каждому свободному было обещано двадцать пять тысяч драхм.