Как-то раз, когда он, прервав работу, вернулся за чем-то в палатку, к нему заглянула девушка, та самая, которую он увидел, когда очнулся в лагере. Он до сих пор не знал, как ее зовут, хотя они нередко встречались на территории лагеря. Ее занятие не оставляло сомнений: однажды на рассвете Элиар заметил, как она выходила из палатки одного из центурионов, да и простые конники упоминали о том, что эта девчонка очень покладиста.
И вот сейчас он увидел, что она стоит возле входа и улыбается ему.
— Привет! Элиар кивнул.
— Ты не предложишь войти?
— Входи.
Она вошла и остановилась, глядя на Элиара с неприкаянностью и какой-то особой настойчивой нежностью. Элиар заметил, что сегодня она аккуратно причесана, а на руке блестит дешевый браслет, должно быть, подарок какого-то воина.
— Ты всегда такой молчаливый?
Элиар пожал плечами. Она слегка наклонила голову.
— Теперь ты выглядишь по-другому. Я не сразу тебя узнала, — сказала она. И вдруг прибавила: — Хотя нет… ты остался таким же… Тебе нравится здесь?
— Да.
Она весело рассмеялась.
— Знаешь, а ведь это я надоумила Криспа поговорить с тобой!
— К твоим советам прислушивается декурион? — Элиар не удержался от иронии.
— Почему бы и нет? У меня есть неразменная монета!
Ее поведение было откровенным и отчасти даже бесстыдным, но она улыбалась так открыто и простодушно… Элиар внимательно посмотрел на гостью. Тарсия казалась изящней и тоньше, эта же — крепко сбитая, дочерна опаленная солнцем, с прямыми темными волосами, обрезанными по плечи, как у беглой рабыни, и быстрыми черными глазами. Эта девушка не продавала себя, она скрашивала воинам их суровые дни, и они относились к ней почти как к равной и делили между собой ее ласки так, как делили хлеб. И все-таки она имела право выбирать. И — выбирала.
— Как тебя зовут?
— Спатиале.
— Что ж, я тебе благодарен.
— И это все? — с притворным удивлением спросила она, вольно или невольно загораживая проход.
— Что же еще? Мне пора идти.
— Может быть после, когда ты не будешь так занят, мы еще поговорим? — спросила она, уступая дорогу.
— Может быть.
И, не дожидаясь, пока она покинет палатку, резко повернулся и вышел. Но что-то заставило его оглянуться: девушка стояла и призывно улыбалась ему, без тени обиды на широком, грубоватом и все-таки привлекательном лице.
В последующие несколько дней Элиар ее не видел, а потом встретил снова.
Он только что сменился с караула и шел через площадь в центре лагеря, когда ему навстречу попалась Спатиале. Девушка радостно улыбнулась.
— Ты мне поможешь? — сразу спросила она, указав на ведра с выпуклыми стенками и украшениями по краям, в каких обычно носили воду.
Хотя это была женская работа, Элиар согласился и пошел следом за девушкой. Широкая тропинка, петляя, вывела их к источнику. Здесь было прохладно и сыро, из земли бил небольшой холодный ключ. Вода падала на камни, которыми был выложен источник, и уходила куда-то дальше, в таинственные жадные глубины земли. Кругом стояли могучие дубы с потемневшими стволами и сильными ветками, и росла сочная зеленая трава.
Пока вода, звеня, текла в ведра, Спатиале болтала без умолку, рассказывая о себе. Она была рабыней одного воина, он дал ей свободу и жил с нею, но потом погиб, а она осталась в лагере.
Она не знала, куда они идут и зачем, она существовала как зверушка, привычная к среде обитания, не ведающая, что на свете могут быть другие места и лучшие условия для жизни. Поскольку ее прежний покровитель служил в коннице, то и после она предпочитала иметь дело с конниками.
Элиар слушал ее, как слушал ветер, что вздыхал в вершинах деревьев. На протяжении многих дней, стремясь забыться, он изнурял себя военными упражнениями и работой, но сейчас вдруг впервые ощутил желанное спокойствие.
Ведра наполнились; когда Спатиале стала вытаскивать их, то поскользнулась на мокрой каменной поверхности и уронила одно. Холодная вода хлынула ей на колени — девушка отстранилась с криком, в котором, тем не менее, звенел смех. Поднявшись на ноги, она выжала подол одежды, и они с Элиаром пошли назад.
Хотя по вершинам деревьев гулял шумный ветер, внизу стояла тишина. Откуда-то струился аромат цветов и запах смолы.
— Ты мне нравишься, — сказала Спатиале, — ты не такой, как остальные, какой-то другой…
Элиар не обратил внимания на ее слова и уж тем более не задумался над их смыслом. А между тем дело, вероятно, было в том, что последние месяцы он жил мирной жизнью, да и теперь не успел принять участия ни в одном сражении.
Вскоре он заметил, что девушка дрожит.
— Ты замерзла, — сказал он.
— Да, верно.
Она улыбнулась, как ему показалось, чуть жалко, потом вдруг остановилась, сняла тунику и бросила на траву. После чего повернулась и, вначале робко, а потом истово прижалась к Элиару. Ее тело там, куда обычно не доставали лучи солнца, было беспомощно-белым, загадочно мягким… Спатиале льнула к Элиару, а он напряженно выжидал, сам не зная, чего. Оттолкнуть ее? Но она не поймет, эта несчастная девушка, привыкшая к мужчинам-повелителям, их безжалостной поспешности и грубоватой силе. Словно луч света промелькнуло воспоминание о волнах теплого нежного чувства, какие соединяли их с Тарсией с того дня, как они впервые увидели друг друга, и Элиар все-таки толкнул Спатиале, немного сильнее, чем хотел, так, что она споткнулась и упала. Он тут же подал ей руку, чтобы помочь встать, и увидел ее глаза, беспомощно-жалкие, как у побитой собаки. Сей же миг она потянула его к себе, на землю, и тут он почувствовал, как что-то плавится в его душе, выжигая чувство вины, и, враз решившись, поддался этой бесстыдной, испепеляющей чувственности, а Спатиале радостно покорилась ему.
Хотя Элиару случалось испытывать подобные вспышки чего-то первобытного, будь то ярость или желание, он невольно удивился себе, тогда как на лице девушки, после того как она встала с земли, появилось выражение безграничного удовлетворения и такой же преданности. Словно все в нем для нее вдруг стало понятным, привычным и отчасти даже родным.
С тех пор он спал с нею время от времени, как и другие. Им не удавалось часто видеться, и все-таки они виделись: Спатиале приходила при каждом удобном случае. Элиар встречался с нею не так, как с Тарсией, без чувства вины и тягостных раздумий о будущем, и его также мало интересовало, что думает об этом девушка. Впрочем, Элиар замечал, что она отказывает тем воинам, которые делили с ним палатку. Возможно, в ее понимании это было неким проявлением верности? А потом все закончилось — к тому времени наступила осень, и они уже вошли в Македонию.
Однажды она вызвала его среди бела дня — событие небывалое в лагерной жизни, и он нехотя пришел. Недавно прошел дождь, мокрые волосы облепили голову Спатиале, отчего девушка выглядела незнакомой, почти чужой. И выражение ее лица было странным, сосредоточенным, даже хмурым, словно она вдруг проснулась пасмурным утром и внезапно поняла, как тяжела жизнь.
Она стояла и молчала — голова опущена, как и уголки губ, никакого лукавства в глазах…
— Что тебе нужно?
Спатиале робко прикоснулась к его доспехам.
— У меня будет ребенок.
Элиар невольно вздрогнул, но продолжал смотреть прежним, спокойным, немного задумчивым взглядом.
— Почему ты пришла ко мне? — Он слегка усмехнулся. — Разве я единственный, кому ты можешь об этом сообщить?
— Если скажешь уйти, я уйду.
Элиар вспомнил, какое было у нее лицо, когда она впервые шутливо попросила позволения войти в его временное жилище. Что ж, отныне все в его жизни было временным. И эта девушка — тоже.
— Уходи, — сказал он.
Спатиале резко повернулась и пошла, почти побежала прочь. С того дня она старательно избегала его, Элиар видел ее все реже и реже и постепенно перестал о ней думать.
Вскоре они соединились в Македонии с другими легионами, и тогда Элиар впервые почувствовал, что значит быть частью огромного целого — воином пятой турмы, третьей декурии, первой алы. Он был точно зерно в одном из тысяч растущих на гигантском поле колосьев. Он понял это, когда их выстроили на равнине в три линии и чешуйки брони сияли как миллионы маленьких солнц. И он видел трепещущие перья на шлемах центурионов и горящий красной звездой полудамент главнокомандующего, и ощущал, как в нем вскипает сила, подпитанная всеобщим духом, пламенной жаждой битвы. Он был свободным и равным среди воинов, и на миг ему почудилось, что он наконец обрел свою родину. И свою честь.