— Мы можем поговорить?
— Конечно. Сейчас я отпущу учеников на обед, а ты… посидишь со мной.
Гай удалился легким шагом и вскоре вернулся. Мимо прошло несколько хорошо одетых юношей. Они с любопытством посмотрели на Ливию.
Гай повел женщину в обход ограды, и они сели на плоский камень. Отсюда были видны группы белых домиков с садами, тянувшиеся вдоль извилистой улицы, и сложный узор зелени, образованный массой виноградников, оливковых деревьев и сосен.
Гай поставил на колени плетеную корзинку, в которой были сыр, испеченные на железных листах пирожки с творогом, какие любили готовить греческие женщины, и кисть винограда. Он предложил Ливий разделить с ним трапезу, но она отказалась: ей было неприятно сознавать, что эту еду собирала и готовила для Гая его жена.
— В твоей жизни что-нибудь изменилось? — спросила она.
— Как видишь, нет, — сказал Гай и протянул ей виноград.
— Ты по-прежнему женат?
— Да.
— У тебя есть дети?
— Нет.
Его улыбка показалась Ливий приклеенной, неживой.
— И ты доволен своей жизнью?
— Доволен ли я? — переспросил Гай. — Знаешь, в последние годы я вообще не слишком много думаю о жизни — чтобы не пропало желание жить. И я перестал замечать время, вспоминаю о нем лишь тогда, когда случайно встречаю своих повзрослевших учеников. Ты-то, наверное, живешь иначе. Расскажи о себе.
Гай взял Ливию за руку, и в то же самое время его взгляд особым образом задел ее душу.
— Что говорить? — с нарочитой небрежность произнесла она. — Моя жизнь — это моя семья. Луций избран в сенат, отец теперь живет с нами, Асконии уже тринадцать лет — она тоже приехала в Афины. Еще у меня есть сын, ему недавно исполнилось восемь.
Потом немного рассказала о событиях в Риме. Гай молча слушал, и Ливия не могла понять, интересует его это или нет. А после, собравшись с духом, изложила цель своего приезда. Когда она закончила, Гай сказал:
— Зная тебя, я мог предположить, что ты обратишься ко мне с необычной просьбой, но никак не думал, что ты станешь просить о невозможном. Ты хочешь, чтобы я, пусть формально, усыновил совершенно чужого для меня юношу, которого никогда не видел, дал ему свое имя…
— Ты его увидишь, — спокойно произнесла Ливия, — но сначала прочти вот это. — И протянула папирус.
Гай нехотя взял и принялся медленно читать. Ливия сидела, не шелохнувшись, и ждала. Было очень тепло, по лицу и рукам блуждали зеленоватые тени, и рядом находился мужчина, который некогда был так любим ею и который ей больше не принадлежал. Ливия старалась не думать о своих чувствах. Пусть все остается как есть: тени и солнце, тепло и ветер и по-прежнему красивые, только чуть более суровые черты лица Гая, и это серьезное выражение глаз и… О нет!
Он поднял голову, оторвавшись от текста, и посмотрел на нее. Ливия с трудом совладала с собой.
— Чем я могу помочь человеку, который пишет такие стихи?
— Ты думаешь, он талантлив, да? — подхватила Ливия.
— Тут не над чем задумываться: просто читаешь и чувствуешь — это прекрасно!
— Имя, Гай, повторяю, ему нужно имя. И еще — образование в такой школе. Он не будет бродячим философом и поэтом, он будет…
Она замолчала, умоляюще глядя на него.
— Почему ты решила обратиться ко мне, бедному ритору? Ты живешь в Риме, вращаешься в сенаторских кругах…
— Не иронизируй, Гай! Я обратилась к тебе потому, что ты — это ты. И еще… — Она замялась. — Мне кажется, если б ты имел сына, он был бы именно таким… как Карион. В нем есть какое-то неуловимое сходство с тобой… Не беспокойся, он не станет добиваться наследства!
— О чем ты говоришь! — с досадой промолвил Гай и надолго замолчал.
Женщина знала: он думает о чем угодно, но только не о том, что не имеет денег и почти никакого имущества.
— Приходи ко мне завтра, — сказала она, — я приглашаю тебя на обед. Вместе с твоей женой.
Гай покачал головой:
— Это невозможно. Клеоника сразу поймет, что между нами что-то было.
— Было? — медленно повторила Ливия.
— И есть, — добавил он, заметив ее взгляд. Женщина сделала паузу:
— Тогда приходи один.
— Хорошо, — согласился Гай и поднялся с места. Ливия тоже встала. Он положил руки ей на плечи, но женщина отстранилась и промолвила с неожиданным упрямством:
— Я должна сказать, Гай: я заранее решила, что не стану с тобой спать.
— Конечно, — ничуть не удивившись, промолвил он с интонацией и взглядом, которых она не поняла.
Потом спросил:
— Тебя проводить?
— Нет. Меня ждут рабыни. Иди к ученикам. Так ты придешь завтра?
Он улыбнулся:
— Приду. Скажи, как тебя найти.
…Остаток дня Ливия посвятила размышлениям о том, какие блюда приготовить к завтрашнему обеду. В конце концов она решила подать морскую рыбу под соусом, устрицы, соленые маслины и белое вино. На десерт — печеные каштаны и миндаль в меду.
Ливия велела поставить стол и ложа в саду, под образованной сплетением ветвей естественной крышей: ей казалось, в такой обстановке обедающие должны были чувствовать себя легко и непринужденно.
Согласно правилам вежливости, Гай Эмилий явился чуть раньше назначенного времени. Ливия удивилась: он пришел в тоге и выглядел и держался как настоящий римлянин. Согласно греческим обычаям, хозяева и гость омыли руки и сняли обувь, но венков не надели и возлияний совершать не стали. Поначалу разговор не клеился. Аскония молчала, как и было положено младшей по возрасту, да к тому же девочке, Карион не привык присутствовать на таких обедах и смущался, а Ливию отвлекали обязанности хозяйки. Больше всех говорил Гай Эмилий. Рассказывал о школе, о жизни в Афинах, о храмах, о людях и о богах… А в середине их скромного пира встал и прочитал отрывок из «Одиссеи»:
…великая сердцу утеха
Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду
Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гости
Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом
Пышно покрытыми; как из кратер животворный напиток
Льет виночерпий в кубках его опененных разносит.
Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.[35]
Он сам предложил Кариону прогуляться по саду, а вернувшись, незаметно кивнул Ливий. Под каким-то предлогом она позвала его в дом, и Гай задумчиво произнес, глядя в окно на расстилавшийся в полуденной тишине сад:
— Я немного побеседовал с ним и могу сказать: необычный мальчик. Мы говорили о произведениях, которые он читал, и он обмолвился: «Бывает, когда закончишь читать хорошую книгу, тебя охватывает близкая к отчаянию грусть, потому что кажется, будто прожил еще одну жизнь».
— Пойми, — промолвила Ливия, — Я хочу, чтобы ты сделал это не ради меня, а ради Кариона.
Гай Эмилий надолго замолчал. Он думал, и Ливий вдруг захотелось, чтобы он повернулся и сжал ее в объятиях. Тогда она забыла бы о данных себе обещаниях и растворилась в том, что чувствовала. Но Гай не двигался и продолжал смотреть в окно. Потом сказал:
— Интересно, кто его настоящие родители? Где Тарсия подобрала этого мальчика? На овощном рынке, у колонны, где обычно оставляют младенцев?
Ливия подошла к нему и посмотрела в глаза.
— Что касается Кариона, я хочу быть честной до конца. Ты помнишь куртизанку Амеану?
— Амеану? Я не видел ее много лет, но… да, я ее помню. При чем тут эта женщина?
— Амеане не был нужен ребенок, и она отдала его Тарсии. Это ее сын. А отцом может быть кто угодно, даже сам Цезарь. Кажется, к ней приходили только знатные люди.
— Те, у кого имелось достаточно денег, — поправил Гай и покачал головой. — Сын Амеаны! Кто бы мог подумать! Он знает?
— Нет. Быть может, что-то помнит — Тарсия взяла его к себе, когда ему было года три, — но считает ее своей матерью.
— А Элиара?..
— Не знаю. Тарсия говорит, ей кажется, Карион всегда догадывался, что Элиар ему не отец. Элиар больше любил другого мальчика.
— Любил? — повторил Гай Эмилий. — Элиар погиб?
— Не знаю. От него очень давно нет вестей.
— Очень давно? — В голосе Гая слышалось удивление — Ах, да, ведь прошло много лет…
Они помолчали. Потом Ливия сказала: