Если не соглашаться на операцию, она могла прожить еще лет пять…
А если согласиться…
Ногу отрежут по середине бедра.
Выше колена на двадцать сантиметров.
– Ничего, на скрипке играть будете, – сказал веселый доктор…
Ничего…
Ей было двадцать лет, когда она узнала, что никогда уже не будет счастлива. ….
Рак молодеет…
Баба Люся в шестьдесят.
Мама в сорок…
Она…
Инна в двадцать!
Ногу отрежут на двадцать сантиметров выше колена.
На двадцать сантиметров…
А ей двадцать лет.
Скрипка…
Она сможет еще играть?
Зачем?
Кто полюбит ее?
Кто?
Какую ценность она будет иметь на рынке невест без ноги?
Без ножки?
Без ляжки?
Ах, какая сексуальная у вас культя, мадмуазель!
И слезы душили.
И не было спасенья от душащей тоски ни днем ни ночью.
Она просыпалась…
Лежала в полной темноте и думала…
Ах!
Что же такое я забыла?
И вдруг вспоминала…
Рак!
У меня ведь рак! ….
– Хорошую химиотерапию даже в поздних случаях, делают в Америке, – сказал веселый доктор…
Веселый доктор трогал ее.
Ему нравилось ее трогать.
У них это называлось – пальпацией.
Он ее пальпировал.
Не лапал.
Нет, он ее паль-пи-ро-вал…
Веселый доктор.
Это он сказал, что на скрипке без ноги играть можно.
Инна не плакала днем.
Она плакала только ночью.
Днем она была строгой и серьезной.
После очередной пальпации она сказала веселому доктору, что когда ей отрежут ногу, она отпишет ее ему – пусть отнесет ее ляжку к себе домой и там вдоволь отведет душу, налапается всласть.
Так и сказала.
Она уже ничего от них – от этих не ждала.
Ее случай был очень и очень запущенным.
Но на поездку в Америку были нужны деньги.
Сорок тысяч долларов.
Их с мамой квартира в Купчино стоила сорок пять. …
Человек предполагает, а Бог располагает…
Это явно не из Библии.
Но тем не менее, почему то это выражение, всегда было на памяти и претендовало на некую сакральность.
Кирилл никак не мог предположить, что здесь теперь встретит ЕЁ.
И вот встретил.
После второго бурбона был еще третий.
Внутренний, не подвластный сознанию, калькулятор держал ситуацию под контролем и покуда еще не включал своей тревожной сирены – на три бурбона оставшихся денег пока хватало. И можно было еще продолжать игру в богатого ньюйоркца, забредшего сюда в бар – скоротать несложившийся вечер.
И бармен уже потерял к нему свой первый интерес – много таких, как Кирилл случайных клиентов заходит сюда каждый вечер- выпьют свой бурбон, рассчитаются и уйдут… И забудут они друг-друга тут же. И проститутки за крайним столом, тоже уже с охладевшим, потерявшим первозданную свежесть интересом, бросали на него свои глансы. Уже более по профессиональной привычке, нежели из истинного предположения какой либо перспективы развития отношений.
Кирилл решил, что выдержав марку, выпьет четвертый бурбон, рассчитается, дав на чай, и уйдет… Пустым но гордым.
Кто узнает что он пустой?
Разве что негры в темном подъезде его дома, если подловят и пристанут с ножичком к горлу – возможностью чего Кирилла пугали еще в России.
Кто узнает что он пустой?
Зато наверное подумают, что гордый.
А это было для него немаловажным фактором бытия.
Он заказал – таки четвертый бурбон… Выпил его разом -не по-американски, цедя между зубов, а махнул его по-русски, как полтешок коньяку в буфетной у дяди Жоры…
И собирался было уже уйти…
Но тут из ресторана, из проема дверей, ведущих в зало, послышалась музыка.
Играли на скрипке.
Играли очень хорошо, сильно, уверенно…
Кирилл обернулся, щурясь поглядел в ресторанные кулуары, но играющего не увидал…
– А там интересно, – сказал бармен, обращаясь как бы и ни к кому, но в тоже время – обращаясь именно к Кириллу… Хотя бы потому, что кроме Кирилла за стойкой никого больше и не было. Но правила хорошего клуба не позволяли нарушать покой клиента… Поэтому, делая свой вечный урок протирки мерного стакана, бармен говорил как бы в пространство… – интересная там программа, стоит полюбопытствовать, ей Богу, стоит…
Quriocity killed the cat, – вспомнил Кирилл.
Вспомнил, но расплатившись с барменом, все же пошел…
Имеет же он право поинтересоваться, если уж оказался в этом чертовом клубе? И если угрохал уже здесь почти всю свою недельную зарплату? …
Увиденное там – в недрах обеденной залы – сперва слегка смутило.
Скрипачка, а это была скрипачка… Девушка с безупречно красивой фигурой…
Скрипачка была совершенно нагой.
Совершенно нагой, если не брать в расчет пару туфель на шпильках и темные со стрелкой чулки…
Она стояла в пол-оборота к Кириллу таким образом, что большая часть ее лица была закрыта инструментом, прижимаемым пухлым плечиком к щеке, сплющенной скрипичной декой…