Это не так… Не так все.
Но вы же ей купили машину?
Да.
Ну и дурак!
Почему?
Потому что она проститутка.
Зачем вы так? Про сестру.
Да потому что знаю. Все училище знает, а значит и весь наш поселок знает, что машину вашу она своему профессору – Равилю отдала, и что они с ним – любовники, и что она через постель себе карьеру делает, но Равиль такой великий, что он с любой другой в постель бы не лег, кабы не ваша машина…
Зачем вы это мне говорите?
Что б вы не были таким простаком, таким простофилей… Что влюбился? Влюбился в Настеньку? Думал ей машину подарить?
Нет… вы все совсем не так говорите.
Я могу все говорить, потому что я знаю… И потом мне можно – я калека.
Не надо так, прошу вас.
Надо. Надо всегда хирургически все сразу выдирать. Все сразу вырывать, иначе будет ломаная жизнь в обмане. Неверная парадигма, неадекватное восприятие. Обман, обман, обман… Вы хотите такой жизни?
Нет.
Поэтому я и не верю в Бога.
Почему?
Для матери, для Марианны Евгеньевны – ее Бог – это концепция, это та линейка с делениями, по которой она мерит свою ответственность за мое уродство.
Что?
Я очень молила Боженьку, когда была маленькой, чтоб он сделал мои ножки здоровыми. Но он не сделал. Тогда я решила стать врачом, чтоб вырасти и вылечить саму себя. Но я рано поняла, глядя на всех этих докторов и докториц, что все на что они способны, это сокрушаться и обещать невозможное. И тогда я выбрала философию.
Почему?
Чтоб найти ответ – почему нет Бога, и почему нет справедливости…
Бог есть.
Бога нет.
Бог есть…
Тогда почему ваш Бог не даст вам счастья?
А откуда вы и это знаете?
Знаю.
Когда Гена вышел с сумками за ворота, где под парами поджидал его трестовский УАЗик, он посмотрел наверх – в окно веранды с видом. Аннушка стояла за тюлем занавесок и осторожно махала ему рукой.
Господи, Господи, помоги мне, помоги мне избавиться от напасти этой ненужной мне любви! И засуши, Господи, мою эту любовь к Алле. Как Ты засушил не накормившую Тебя смоковницу…
Господи, прости меня, что я такой. Прости и освободи меня.
Уже трясясь в машине, в кармане полушубка Гена нащупал сложенный листок.
"Гена! Вы умный и честный. Вам надо учиться. И вообще, пишите мне, а я буду писать вам. Все у вас будет хорошо, а когда станет грустно, посмотрите вниз на свои ноги. Они у вас длинные и здоровые. И не гневите ВАШЕГО Бога. Аня" Старшая.
Первый раз за границу на гастроли – и сразу в Лондон… Вот это да! Настюшка не верила своему счастью вплоть до самого отрыва их "Ту" от взлетной полосы. Она в труппе. Она танцует в "Жизели" и в "Лебедином". И что самое главное – она летит с театром в Англию. Она – Настюшка Донскевич через какие-нибудь три часа полета вступит на землю той страны, о которой мечтала еще когда пятиклассницей под песни "Битлз", вырезала из журнала "Ровесник" фотографии удивительно стильной Твигги, и обожаемого и бесконечно милого Пола Маккартни.
Равиль Абдурахманкадырович не обманул… Не обманул, но…
Настя усмехнулась своим мыслям и легкая тень брезгливости пробежала по ее лицу.
Равиль… Он подложил ее своему другу – нацмену лет шестидесяти пяти. Какой стыд и ужас она испытала тогда… Какой стыд и ужас!
Равиль заехал за ней в общежитие на его… На его новенькой "шестерке". В машине кроме Равиля сидел пожилой мужчина с плоским и толстым лицом желтого цвета, как у восковых яблок из кабинета ботаники.
Это Ахмед Мурадович. Мой большой друг. Пусть он будет другом и тебе, – сказал Равиль.
А когда они приехали в гостиницу "Советская", где у Ахмеда Мурадовича был снят двухкомнатный номер – люкс, и когда они выпили шампанского с коньяком – "бурого сибирского мишки", как пошутил Ахмед, Равиль шепнул Насте, – хочешь поехать в Англию и Америку, – не капризничай и приласкай моего друга, у тебя получится.
Не соврал Равиль, и вот они летят в Лондон. И скоро – уже через неделю она выйдет на сцену Принц Альберт Холла.
А Равиль летит с ними. Примазался к гастролям в качестве эксперта министерства культуры. Или, как поговаривают, его вроде как пригласили преподавать… Но в общем – Равиль летит с ними. Это Настю и радовало с одной стороны, все таки поддержит, поможет в случае чего, а с другой стороны… Не подложит ли он ей еще какую-нибудь свинью? В буквальном и в переносном смысле.
Лондон ослепил и оглушил. Настя всего ожидала, но такого блеска, как на Пикадили-Серкус!
Сердце все время замирало и в голове вертелся один вопрос, – "неужели правда"?
Неужели это я – Настя, здесь?
Бесконечное мелькание возбуждающих символов, всех этих "бобби" в характерных каскетках, красных "даббл-деккеров", черных тэкси-кэбов… И культурная программа – Тауэр, Вестминстерское Аббатство, Сен-Пол, Национальная галерея, а вечером бо-монд и приемы в посольстве и Королевском балетном обществе… все было иным! И даже ночи в постели Равиля в его номере – и те были не такими, как в Ленинграде. Равиль как то по-особенному "вел" ее в эти ночи…
Запомнился вечер в модном Марки-клубе, где их привели на супер-звезд – Эрика Клаптона и Элвина Ли. В прокуренном зале, где пахло дорогими сигаретами и вкусным пивом, совсем не таким кислым, какое ей доводилось пробовать дома, ее поразила обстановка непринужденности и свободы. Прекрасные музыканты играли на маленькой сцене, а публика не сидела по стойке смирно, как к этому приучили Настю ее педагоги, а пила, курила, смеялась и разговаривала. И артистов это совсем не унижало. Наоборот, они тоже курили и прихлебывали черное пиво с красивым названием Гиннес. Они тоже смеялись и переговаривались во время выступления… Это все было совсем не так! Совсем не так…
А на вечеринке в Королевском балетном обществе, куда приехала принцесса Маргарет, это было что то совсем волшебное и незабываемое. Как в ее любимом фильме "Война и мир", где юная и тонкая Савельева – Ростова танцует с еще не старым Тихоновым – Балконским.
И вдруг, этому волшебству настал конец. Ах, она чувствовала сердцем, что этому нереальному миру не быть в ее жизни – уж слишком, слишком был он нереален.
Катастрофа пришла неожиданно.
В тот день, а это случилось в третью неделю гастролей, на утреннюю репетицию, когда вместе с девочками Настя разминалась и тянулась возле станка, в зал вошли двое наших из посольства. Не снимая шляп и плащей.
Ей предложили одеться и проехать в посольство.
Равиль! – сразу пронеслось в голове.
Да. Это было связано с ним.
На столе у чиновника посольства лежали газеты. Все газеты от официальной "Таймс" до бульварной "Ньюс оф зэ Уорлд". И на первых страницах везде было его лицо.
Советский профессор выбирает свободу!
Педагог русского балета остается на Западе!
Русский балетмейстер убегает от КГБ!
В кабинете их было трое. И все они задавали свои вопросы.
Ну? Вы знали о его намерениях?
Вы тоже собирались сбежать?
Говори, сука?
Ты сосала у него?
Как часто вы встречались у него на квартире?
Он давал вам читать книги Солженицына?
Вы обсуждали с ним политические события?
В каких позах он тебя имел?
Сколько раз за свидание он тебя трахал?
Ты знала, что он гомосексуалист?
В Ленинград она вернулась в сопровождении одного из чиновников. Девочки в гостинице, когда она собирала вещи, смотрели на нее, как на зачумленную. С ней никто даже не попрощался. Потом все было как во сне. Допросы на Литейном, комсомольское собрание в Вагановском, ректорат, отчисление…
И вот она в простом плацкартном вагоне. И вот она едет домой. А зачем? Зачем ей домой?
Николай Александрович никогда ни на жену, ни на дочек руки не подымал. Ни Настюшке, ни тем более Аннушке от папы даже легкого шлепка по попке не довелось получить. Хотя бывали моменты, когда и у него кровь горела гневом, да и у девчонок шалости выходили за рамки дозволенного.