Иначе.
Иначе – как понимал он – ничем хорошим для здоровья, подобный модус вивендис закончиться не мог.
И Кирюша выходил погулять.
Только вот вопрос – на много ли можно разгуляться, имея в кармане триста долларов на всю длинную неделю?
Путем самых простых манипуляций с клавиатурой, даже не будучи магистром математики, несложно было подсчитать, что на свой ежевечерний досуг, после всех вычетов на сигареты, кофе, на плату за квартирку, на обеды – консервированным томатным супом, после всего этого у него оставалось чуть менее двадцати долларов на вечер…
А на такие деньги можно было разве что сходить в кино…
Или выпить пива в недорогом баре…
Но так размениваться – Кириллу не хотелось.
И вечерами он просто гулял.
Бродил по Нью-Йорку…
И экономил на субботний вечер.
На субботний вечер, когда имея в кармане сотню, он мог бы хоть что-то позволить себе такое из того, к чему внутренне готовил себя всю жизнь.
Первую часть жизни – неосознанно готовил, а вторую – уже понимая, что достоин лучшего, чем дешевая хавка в хот-дог-стэнде…
В тот вечер было зябко и сыро.
Нью-Йоркское небо сыпало мерзким, буквально питерским дождем…
И дождь этот в сполохах мегаваттной рекламы, высвечивался неким облаком взвешенного красно-зеленого аэрозоля, в котором они – нью-йоркские машины и пешеходы – плавали и жили, как в естественной и уникальной среде своего обитания…
Кирилл надел свой единственный приличный костюм, который они с мамой покупали прошлым летом на его окончание аспирантуры.
Повязал галстук, надел итальянский плащ турецкого изготовления, который тоже с мамой купили на вещевом рынке в Купчино…
И в этом наряде, в дождевой ареоле, подсвеченной мигающими рекламными огнями, Кирилл выглядел так, что нетрезвые бодигарды клубов на фэйсконтроле – принимали его за богатого молодого адвоката и говорили ему – "мистер", в то время, как ко всем иным – обращались, "хэй, мэн"…
Кирилл был любопытен.
И еще – где то глубоко, в нем был зарыт не реализовавшийся игрок – шпион, актер…
Он мог выдавать себя не за того, кем был на самом деле.
Мог.
И ему это нравилось.
Вчера вечером Григорий Ефимович выдал ему триста долларов.
Эти триста долларов – лежали теперь в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака.
Но в понедельник – сто долларов следовало отдать хозяйке за квартиру.
А на сто долларов предстояло еще купить томатного супа, пива, кофе и сигарет…
Но все равно – в этом плаще, при галстуке и с тремястами долларами в кармане – он чувствовал себя почти богачом.
Возле клуба "Доктор Туппель", что на углу двадцать первой улицы, его поразила парочка, которая выходила из простого "еллоу кэба"… Вернее, он изумился простотой, с которой можно было хотя б на миг стать джентльменом ви-ай-пи.
Парочка приехала на простом такси.
Сперва опустилось стекло задней двери. Потом оттуда высунулась рука… Рука повелительно махнула, и один из маячивших в дверях швейцаров в высоком шелковом цилиндре, тут же ринулся к машине, на ходу открывая широченный зонт…
Кирилл зачарованно смотрел, как медленно ступает на асфальт нога господина, как бы медленно вытекающая из недр желтого такси.
И вот к ним уже засеменил и второй швейцар, потому как вслед за месье, из машины вытекла и его совершенно роскошная дама…
А потом те плыли к дверям клуба – дама и господин, а два швейцара в высоченных цилиндрах – закрывали небо над ними… Хотя и напрасно закрывали, потому как этот дождь – он шел отовсюду. И сверху, и снизу, и с боку… Они плыли, как те девушки из русского ансамбля "Березка"…
– И я могу тоже так, – подумал Кирилл, могу, потому, как у меня есть триста баксов. …
Хорошо, что Григорий – дядя Гриша, выдал две сотни мелкими – по двадцать, по десять и по пять долларов.
Кирилл завернув за угол, и дойдя до двадцать второй стрит, хайкнул такси.
– До клуба "Доктор Туппель"…
Шофер не удивился.
Здесь не принято удивляться.
Через круглое окошко в прозрачной стенке из непробиваемого плексигласа, он подал шоферу пятнадцать долларов.
Потом опустил правое стекло и высунув руку, щелкнул пальцами.
Подбежавший швейцар открыл дверцу и предупредительно распахнул над ним свой зонт.
– Мистер, вы одни?
– Один – У вас есть членская карточка нашего клуба?
– У меня нет карточки, я просто хочу поужинать, если есть места в ресторане – У нас платный вход, мистер, вход сто долларов…
Кирилл с достоинством кивнул и двумя пальцами вытащил из нагрудного кармана уже заранее приготовленную сотенную… …
В клубе витала атмосфера непринужденности больших денег.
С оставшимися у него полуторастами долларов, Кирилл мог позволить себе лишь одну дорогу – в бар.
Он присел на высокий табурет.
Его оценивающе оглядели.
Бармен из-за стойки и две дорогие стильные проститутки, что сидели за первым от прохода столом, потягивая свои "маргариты"…
– Мистер? – спросил бармен, не прекращая протирать мерный стакан.
– Один бурбон, – закуривая ответил Кирилл, небрежно поглядев на проституток с "маргаритами"…
Бар и клуб были очень дорогими.
Именно поэтому ни одна из проституток не бросилась подсаживаться к Кириллу, прося угостить ее…
Здесь соблюдались приличия.
Джентльмен пришел отдохнуть – и ему нельзя мешать.
Если он захочет женщину, то он спросит об этом у бармена… ….
Чувствовал ли Кирилл, что в этот вечер увидит Инну?
Потом, когда он в тысячный раз вспоминал этот вечер, Кирилл не мог уже однозначно отрицать…
Наверное, что-то такое было, сверх и извне, что заставило его пойти и поймать за углом такси, чтобы с шиком подкатить к дверям "Доктора Туппеля", введя в заблуждение службу фэйс-контроля…
Так или иначе – он увидел ее.
Они встретились.
Кирилл и Инна. ….
Раковая аллея.
– Мама, у меня болит здесь – Где?
– Вот здесь…
– Дай подую… Вот так…
– Все равно болит…
Мать чувствует вину, если сын или дочь болеет, даже если сыну или дочери – двадцать пять лет…
Мать все равно чувствует свою вину.
Значит, чего-то не додала, значит, в чем-то недосмотрела, не доглядела.
Значит была сама больна, когда зачинала, когда носила плод…
– Мама, у меня болит…
– Где?
– Здесь…
Инна ощупывала бедро с внутренней стороны. Чуть выше колена. Сантиметров десять.
– Неделю болит и не проходит, когда надавливаешь…
Месяц назад у Инны был секс…
Фу!
Была близость с одним парнем, тоже с музыкантом, со студентом выпускного курса с дирижерского отделения.
Он был очень подвижен и даже агрессивен.
Он наоставлял ей синяков.
И с внутренней стороны бедер – тоже.
Но синяки давно прошли.
И уже были менструации после этого…
И самое главное – вчера и позавчера тут вроде как и не болело…
А теперь вот – болит…
Мать знала, что такое болезнь не понаслышке.
Три года назад матери делали операцию.
Там, на Каменном острове, на аллее.
И тогда Инна часто ходила туда к ней.
Пешком от метро Черная Речка через Ушаковский мост, мимо церкви Иоанна Предтечи, что в старом Павловском немецком стиле, мимо церкви, в которой Пушкин крестил своих дочек, что рождались тут на Каменном острове, когда семья поэта жила здесь на даче… И в этой же церкви потом ему наложили первую повязку, когда с места дуэли его везли назад в Петербург.
Ходила мимо борцовского зала олимпийского резерва, который в годы бандитской революции пережил нечто вроде своего ренессанса.
Этот зал стал местом паломничества бандитских королей… Впрочем – для многих из них это была своего рода alma mater…
У кого – консерватория или университет…
А у кого и борцовский зал…
Тогда у входа, как раз напротив церкви, всегда стояло по пять, а то и по десять самых дорогих Мерседесов.
Сильные мира сего – нувориши – устраивали в спортивном зале свои посиделки.