Итак, его – программиста и хакера теперь интересует живая и мертвая вода для компьютеров.
Компьютер можно убить…
Напои его мертвой водой!
Только не настоящей в буквальном смысле, а той, что занесет в его чрево – Троян или червяк, посланный им – Кириллом.
Чтобы убить компьютер Чейз Манхэттен – ему надо заставить систему выполнить операцию деления на ноль…
Защита?
Защита отключит систему и выплюнет Трояна?
А пусть сама защита съест червяка!
Это будет своего рода ВИЧ – инфекция, иммунодефицит компьютерной системы…
Но убить – это пол-дела.
Главная цель – заставить систему, прежде чем она умрет – заставить ее умножить подставные счета, умножить их на "десять в степени N"… …
На доведение общей идеи до ее технического конкретного воплощения, выражающегося в десяти миллионах долларов у Кирилла было всего две недели.
Почти сорок лет было у советской космонавтики, на то, чтобы пройти путь от идей Циолковского до конкретного полета Юрия Гагарина…
А у Кирилла не было даже и сорока дней…
Но у него была Инна.
Инна в груди. ….
От приставленного к нему администратора, что Босс назначил в свиту помимо тех громил, приглядывающих за тем, чтобы "русский" не сбежал, Кирилл потребовал открыть в Чейз Манхэттен как минимум десять счетов на разные имена, с получением на эти счета – десяти магнитных карточек…
С этими карточками предстояла работа.
Настоящая экспериментаторская работа, достойная памяти Франкенштейна…
Именно с магнитной полоски пластиковой карты "виза" – машина Чейз должна была сглотнуть маленького червячка… Даже не червячка, а микроб… Вирус компьютерного иммунодефицита.
А потом…
А потом на одну из этих карточек – отправить деньги, помноженные на десять в степени N… …
Девочка Надя,
А чего тебе надо?
Ничего не надо,
Кроме шоколада… …
Котик.
Вера Гармаш звала своего Вадима Юрьевича "котиком"… Звала его так, в те редкие часы, когда имела основания считать его своим. Когда он посещал Веру в ее коммунальной квартире на Чайковского. Или когда Вадим Юрьевич возил ее в профилакторий выходного дня… У него была возможность брать путевки со скидкой в дом отдыха на Карельском перешейке. Это были самые счастливые моменты в ее жизни. Две ночи вместе. С пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Но такие выезды Вадим Юрьевич позволял себе не чаще четырех раз в году. Так что не так уж и много счастья было в ее биографии!
"Мой котик".
Ее котик. …
К сексуальным отношениям со своей женой Вадим Юрьевич относился с чисто природным спокойствием. Как он сам говорил себе и самому близкому своему другу – Матвеичу, относился к этому с полным отключением головы. "Надо ЕМУ, ОН ее найдет, и подталкивать ЕГО к этому, или думать за НЕГО – дело не благодарное, у НЕГО у самого головка есть, наше дело – только довериться ЕМУ, а он за это позволит разделить с НИМ удовольствие"… Безличным местоимением ОН, Вадим Юрьевич называл собственный гениталий… Вадим Юрьевич выбирал своих, а ОН (гениталий, или пыпыс) – своих. И У каждого был свой собственный выбор. И они только лишь по – братски, по взаимовыгодному бартеру делились потом плодами удовольствий. ОН – выбрал сексуальную Веру Гармаш, а Вадим Юрьевич выбрал экономически выгодную жену. И они с НИМ делились полученными дивидендами – Вадим Юрьевич пересылал ЕМУ полагавшуюся долю комфорта, а ОН – давал… щедро давал сладкого…
Матвеич хихикал слушая подобную пьяную чепуху… Хихикал, но сам порой завидовал товарищу, удачливому в денежных и сердечных делах… Матвеичу по службе не положено было иметь любовниц. Государственный статус Матвеича одной из главных кондиций добровольного конкордата полагал – ре-пу-та-ци-ю… Матвеич и был ее репутации заложником. Но послушать про похождения веселого пыпыса – Матвеич любил. Когда на даче они с Вадимом Юрьевичем садились в их любимой беседке и распивали запотевшую из холодильника поллитровку под нежную семужку и брауншвейгскую салями из Литейного гастронома… Участки у них были рядом, и беседка эта их любимая стояла как бы на границе – в густом малиннике… И имела эта беседка как бы статус общей собственности. Вроде того Маниловско-Чичиковского моста что из прожектов знаменитых героев поэмы Гоголя.
Матвеич пару раз видел Веру Гармаш. Один раз в ресторане и один раз в том самом профилактории для "Вери импортент персонз"… Именно он тогда и скаламбурил по поводу того, что Вери импортент – это как раз для Веры и для некоторых "импо", вроде Вадима Юрьевича… Матвеичу Вера понравилась, но как и подобает государственному мужу его – Матвеича генеральского ранга, виду он не подал… Но и не осудил Вадима Юрьевича за откровенный адюльтер… И тем самым тоже проявил благородство души. Мне, мол не положено иметь любовниц, но близкому другу Вадику – такие слабости прощаются. Хорошенькой "слабостью" была Верочка! Очень хорошенькой… И Матвеич завидовал Вадиму Юрьевичу. И его пыпысу тоже завидовал, впрочем, какая чепуха! Что за шизофреническое раздвоение?
Матвеич утешал себя тем, что подписав "конкордат верности", что в глазах Вадима Юрьевича был хуже конкордата безбрачия, Матвеич получил компенсацию в том, что был генералом… Государственным мужем, которому очень и очень многое было дано…
И даже такое было дано, как взять, да вдруг и подпортить карьеру таким самоуверенным и самовлюбленным типам, как Вадим Юрьевич… Если вдруг начнут себя плохо вести…
Но в глубине души, Матвеич завидовал Вадиму Юрьевичу, завидовал, потому как Вера была очень хороша в своей возбуждающе – чувственной красоте.
И еще эта двойственность статуса, усиливающая сексуальность!
Просто шлюха – это возбуждает не столь сильно, как если шлюха с общественным статусом и престижной профессией. Шлюха – чемпионка мира по фигурному катанию, или шлюха – победительница конкурса имени Чайковского… Вот это да!
Повезло Юрьевичу!
Вера Гармаш звала своего Вадима Юрьевича "котиком".
А он ее звал – "голубкой".
И она шутила, – слопает котик свою голубку, свернет ей шейку…
Как то на продолжительных гастролях по городам Сибири и Дальнего Востока, когда к исходу третьей недели гостиничного жилья и невкусной ресторанной пищи от тоски многие даже самые морально устойчивые музыкантши стали податливыми, как те обозные прачки из ближнего к фронту тыла, и когда после очередного концерта в местной филармонии, еще одна или две арфистки или скрипачки до поры неприступные, вдруг соглашались пойти в комнату к мальчикам из духовой секции – напиться и забыться, подкатила тоска и к Вере…
Иван Конделайнен – первая труба их оркестра, высокий ловелас с гордой, красивой, рано начавшей седеть головой, давно к ней подбивался. Еще на предыдущих гастролях в Чехию и Моравию делал Вере самые непристойные предложения во всей их исчерпывающей конкретике. И всегда, когда они сидели на утренних репетициях, продувая мундштук своей золоченой трубы, он делал ей выразительные глазки и язычком и губками показывал, как он ласкает свой мундштук, как он любит его…
Вера сперва краснела. А потом перестала обращать на него внимание. Но на третьей неделе гастролей по Сибири, в этом городе с таким томным и тоскливым названием – Томск, на нее вдруг нашло. И когда Конделайнен снова показал ей, она тоже округлила губы, поднесла к ним смычок, и подперев щеку изнутри языком, показала, как бы она могла наполнить свой ротик… Конделайнен от возбуждения аж мундштук выронил, и тот закатился куда-то далеко-далеко… И до конца репетиции пришлось первой трубе пользоваться запасным… Но после репетиции Иван подловил Веру в коридоре, развернул ее лицом к себе и прижав спиной к стенке, сказал, горячо дыша Вере в лицо, – сегодня после концерта я приду к тебе в комнату, поняла?