Церквей и церквушек в городе множество, а вот трёхэтажных зданий мало. Говорили, будто бы с паперти невзрачной церковки за вокзалом выступал Емельян Пугачёв, звавший мужиков подрубать царский корень.
Друзья ходили на митинги, патрулировали тёмные улицы. Шла оборона города. Большой мастер фортификации Карбышев указывал, как укреплять окраины. Привлекла друзей высокая радиомачта, которая посылала и принимала сигналы из штаба 4-ой армии, переехавшей в город Пугачёв. Разгружали верблюжьи вьюки с патронами. Железная дорога была отрезана. Грузили боеприпасы на тачанки и грузовики. Горячими были бои. Патроны и хлеб решали всё. Казалось, что не выдержат красноармейцы, и тогда казачьи дивизии ворвутся в город. Парням давали пустые поручения. Даже в разведку не пускали, хотя местным мальчикам доверяли сходить в расположение неприятеля.
Запомнился осенью парад по случаю приезда наркомвоенмора Троцкого. Шли полки, бригады, Самые лучшие, самые преданные. Чапаев командовал. Пёстрый и шумный базар, с огромными осетрами, дынями и арбузами манил. Тогда парни узнали, что дивизию командарм Хвесин по распоряжению Троцкого разделил на две. Чапаеву достались неполные полки, по сути он командовал маломощной бригадой, которую издевательски назвал командующий 4-й армии «партизанским отрядом». Слава Чапаева не давала спокойно спать многим красным и белым командирам.
…В памяти всплыли кровавые картины. Тела красноармейцев у разгромленного двухэтажного здания штаба дивизии. Звуки боя из Лбищенска долетали до станицы Сахарной, где был штаб бригады. Посланные комбригом Кутяковым роты, казаки отбили. Тогда пришлось оголить фронт, и отступать тихо ночью, оставив у костров небольшую группу добровольцев.
Бой за Лбищенск был упорным, с большими потерями. Тела изрубленных, расстрелянных бойцов и обозников на улицах лежали кучами. Ходили слухи, что Чапаев погиб. Искали тело начдива. Не нашли. Хоронили, читая записки соратников, просивших отомстить. Казаки изрубили тяжелораненых из госпиталя. Запах жуткий и мерзкий. Лужи чёрной крови.
…Отступали. Спешили соединиться с гарнизоном в городе Уральске. Пополнить боезапас. У форпоста Янайкино остановились. Уснули. Степь. Храп. Ночь. Уснули и часовые. Лагерь дивизии окружили казаки и начали расстреливать из пулёмётов, подъехавшие броневики. Крики стоны. Где свои, где казаки. Не понять. Паника. Нашлись командиры. Артиллеристы установили орудия на прямую наводку. Подбили броневики. Кинулись в штыковую атаку.
Отступили. Лежали в мелких траншеях под холодным промозглом дождём у хутора Скворкино. Клялись, что погонят «казару» в хвост и в гриву. Лёжал Иван в мелком окопчике, под хдодным дождём, страдал от вшей и голода. Видел во сне солнечный весёлый Нил, девушек с подносами, на которых ржаные сухари, варёная конина. «Казара!» Кричали по траншеям. Просыпался. Нужно стрелять, хорошо целясь, считая патроны. Величественный Нил. Тростниковая лодка. Жрица с большими раскосыми глазами кормит его — фараона.
…Снова Уральск. Упорные бои с казаками шли до середины октября. …Наступление на Гурьев. Мороз. Тиф.
…Чистый и ухоженный Житомир. Вспомнил Чагин, как брали Тетерев, Овруч. На улицах пахло яблоками и кровью, дымом и пороховой орудийной гарью. Погиб друг Стёпа в одной из атак под Бородянкой.
Сколько смертей увидел. Не привык. Русские убивали русских. После взятия Ковеля представили к ордену. Белые орденов будто бы не давали, а только знаки, памятные знаки. «Не та война, — говорил пленный подполковник, — за убийство братьев грех получать награды…». Может быть, он прав. Свой орден Иван надевал в определённых случаях, как сегодня.
Уездный комитет партии располагался, как объяснила тётя, в бывшем здании земской управы. Часовой, выдохнул пары самогонного перегара, взял на караул, по уставу. Возможно, думал, что перед ним высокий чин, хотя нашивки говорили, что подавший документ, командир роты — три малиновых кубика в петлицах.
— Коммунист. Это, братишка, очень хорошо. Не хватает грамотных, — выговаривал меднолицый мужчина в матросском бушлате, читая выписку из госпиталя. — Я — браток, сам тоже… Оттяпали по колено. Чонгарские укрепления брали. Где тебя? …Написано, говоришь. Чернила слабые. Буквы закорючистые. — оправдывался секретарь укома Гребнев. Дружеская беседа фронтовиков иногда перерастала в допрос. Секретарь хитрил, переспрашивал. Оказалось, что они некоторое время воевали на одном участке Восточного фронта. Чагин нервничал. Натруженная нога ныла, а рану пекло огнём. Он крепился. Зная, что главные проверки впереди. Придётся всё повторять в особом отделе еще не раз.