Хозяин не уходил вечерами, предлагал поиграть в шахматы. Иван отказывался. Но в шашки с Груней играл. Сидели за длинным столом в кухне. Бронислав отёсывал кружки-донца в вёдра, давая им вторую жизнь. Кряхтя лез на печь, задёргивал занавеску. Груня толкала Ивана ногой, сняв опорок. Он волновался, делал неверные ходы и проигрывал. Эта невинная игра продолжалась долго. Груня, выиграв, вскрикивала, щёлкала его по лбу. Он ловил её милые тёплые пальчики и подносил к губам. Девушка замирала, шейка её вытягивалась.
— Проводи меня на баз. Собаки лают. — Тихо проговорила, расставляя фигуры. Иван выходил в сени, ждал в темноте, вслушиваясь в шорохи. Груня выбегала, хватал её, прижимая к себе, пахнущее распаренной гречкой и какими-то цветами, упругое тело. Её тонкие руки обвивали его шею, а губы стыдливо подрагивали.
Из книг они знали, что молодые люди целуют друг друга, но как это должно происходить, не представляли, так как никто не успел им показать или рассказать о процессе любовных ласк. У них были интуиция, память предков. Таким-то путём двое постигали таинство науки взаимных отношений, идя к её совершенству через ласковые ошибки и сумятицу чувств, которые прихлынув, закрутили их в водоворотах новизны первородного греха. Они были безумно и бездумно счастливы в этом открытии друг друга. Теперь спокойно ласкаются, изучая несходство тел.
Безвозвратно прошёл трепетный и дурманящий восторг, ушла лавина инстинктивного волнения, остались сладкая истома откровения и доверия, которые возникают в то счастливое мгновение, которое никогда не повторится у них. Звёзды так выразили своё положение, так они сошлись, чтобы эти двое смогли подарить друг другу себя. Из глубины веков потянулись нити жизни, преодолевая пожары войн, наводнения и оледенения, и встретились, так было угодно звёздам совершить чудеса. Что дальше будет с ними, каким зигзагом исполнится звёздный путь — никто на Земле не знает. Они не хотят знать ничего о своём будущем. …Сегодня. Сейчас. Этот миг пронесут в своей памяти, чтобы жить и помнить.
Она непроизвольно вздрагивала от его прикосновений и счастливо улыбалась. Она их ждала, она думала о них и представляла эти руки — трепетные и ласковые. Она им доверилась, чтобы изведать неизведанное. Потому, что пришло её время. Нет сил противиться ему, отогнать от себя. Он всё понял, память предков подсказала норму поведения и умения в достижении новизны чувств.
Вот теперь он понимает друзей, которые приглашали на вечеринки к девушкам-красноармейкам. Они, эти юные милые создания, не умевшие рожать, не кормившие своим молоком крошек, научившиеся в своей короткой жизни убивать, знали, что следующий день может быть последним. Природа диктовала им свои условия. Она требовала, чтобы оставили после себя продолжение жизни. А они слушали её? Хотели добиться счастливой жизни. Не для своих детей, а для чужих. Так им говорили комиссары и командиры. И они верили. Верили свято, как верят только Богу.
Пули и осколки рвали прекрасные молодые тела. Ивану было жалко видеть раны и увечья, которые потом гнили, издавая зловонный дух. Милые и очаровательные девочки-ткачихи превращались в уродливых старух, пьющих и страдающих от военной жизни. Не собирались её менять на другую — лёгкую. Безногие, безрукие лезли и прыгали в тачанки к пулемётам. Отчаянному бесстрашию завидовали мужчины. У них не было другой жизни. Они её не знали. Жили в большом военном коллективе. Всё было общее. И радость и смерть.
«Ну, зачем берут девчонок на войну? — спрашивал Иван. — Нельзя их пускать в бой. Пусть дома играют куклами». Никто его не понимал. Друзья смеялись, говоря, что без девок будет плохо; запаршивят и оскотинятся; при них стыдно отступать, убегать. Это было такое время нового государство, это был гневный порыв. …Придут другие девушки и парни, возьмут оружие, чтобы защитить, то, что завоевали эти, не евшие до сыта хлеба. Наша дорогая история не может быть простой и чёткой, как падающий метеорит.