— Ну пожалуйста!
— Ладно, но не сейчас. Может, попозже, — будто он пытался успокоить капризного ребенка.
— А сколько ты написал?
— Много. Очень много.
— Правда?
— У меня было такое чувство, будто прорвалась плотина. Слова так и лились на бумагу.
— Здорово… Обожаю это чувство, когда оно приходит ко мне… — Катерина замолчала, словно ей стало стыдно упоминать себя в сравнении с ним. — Да, обожаю… — прошептала она.
— Мне кажется, что я прошел какой-то важный рубеж. Понимаешь?
— Понимаю — когда рассказ начинает жить собственной жизнью.
— Точно, — сказал он, — будто пишешь под диктовку. — «Какой ты лихой рассказчик, Чиано! Устроил целый спектакль из-за десятка слов!» Конечно, в процентном отношении по сравнению с тем, сколько он написал за последние месяцы, ночь выдалась плодотворной, но в абсолютных величинах ничего не изменилось. После прекрасной Анжелы, внезапно появившейся из небытия, снова провал. Провал в постели и провал за столом. Точно кто-то распахнул дверь тюрьмы, поманил его солнечным светом и захлопнул ее перед его носом. Так тишина после громкого крика кажется еще пронзительнее, так темнота после удара молнии — еще темнее, чем раньше, — таким было и его отчаяние.
Чуть не плача от отчаяния, сеньор Вальдес просидел за столом всю ночь, пытаясь преодолеть творческое бессилие и нащупать путь сквозь темную завесу, но вскоре рассвело, и настало время готовить завтрак. Надвигался еще один день, и он знал, что пустые страницы будут опять издевательски глазеть на него.
— Ты сегодня идешь в университет? — спросил он.
— Да. Доктор Кохрейн будет рассказывать о трансцендентных числах.
— О! Такое пропускать нельзя.
— Да, лекции доктора Кохрейна похожи на американские горки в математике. А ты идешь в университет?
— Немного позже. Сначала нужно побриться.
— А мне нужно переодеться. Я могу оставить здесь часть своих вещей? — Вопрос повис в воздухе.
Вместо ответа сеньор Вальдес сказал:
— Подбросить тебя до дома?
— Нет, спасибо. Я с удовольствием прогуляюсь.
Катерина отнесла чашку к раковине и сполоснула ее. Она повернулась к нему спиной, трусы некрасиво топорщились на попе, а на плече вызревал прыщ с беловато-зеленой головкой, но ореол божественной красоты никуда не делся — сверкал и искрился вокруг нее разноцветной радугой, что висит над водопадом.
— Надо спешить, — сказала она.
— Я спущусь вместе с тобой.
Он поставил чашку на стол, пошел за ней в спальню и выбрал легкий пуловер и хлопковые брюки, чтобы прилично выглядеть на улице.
Они долго ждали лифт, молча стоя бок о бок, не зная, что сказать. Он почувствовал, как палец Катерины скребет по его ладони, и инстинктивно ухватился за него, как младенец, но лишь на секунду и сразу же отпустил. Будто, несмотря на твердое намерение жениться, сеньор Вальдес не хотел, чтобы его видели в обществе Катерины.
— Надо было идти по лестнице, — вздохнув, проговорила она.
— Если мы сейчас уйдем, лифт сразу же приедет. — Сеньор Вальдес сказал это так, как все говорят подобные вещи: словно боятся, что если потратят время, проведенное за ожиданием лифта, на что-то другое — танцы, например, поцелуи, дегустацию нового коньяка или чтение книги, — то бессмысленно промотают его.
Катерина взглянула на него снизу вверх. Он тоже посмотрел на нее, перехватил ее взгляд и отвел глаза, уставившись на дверь лифта.
Лифт наконец-то приехал. Они вошли внутрь и закрыли за собой дверь.
В вестибюле почтальон распределял почту. Держа в руках пачку писем, он сверял написанные на них адреса с именами на табличках и просовывал каждое в продолговатую щель металлического ящика. Большой белый конверт с обратным адресом «Салон», с напечатанным большими черными буквами предупреждением: «НЕ СГИБАТЬ» — он немедленно сложил пополам и впихнул в узкую щель, над которой стояла пометка «Л.Э. Вальдес». К тому времени, как лифт дополз до вестибюля, дверь за почтальоном закрылась.
Сеньор Вальдес сказал:
— Я тут подумал…
— Да?
— Я ведь не купил тебе кольцо. Раз мы помолвлены, у тебя должно быть кольцо!
— О!
Для Катерины мысль об этом была почти так же прекрасна, как само кольцо.
— Может, сегодня после занятий мы выберем что-нибудь?
Она могла только воскликнуть:
— О, Чиано! — И поскольку в вестибюле никого не было, он обнял и поцеловал ее.