— Ничего твой Эрнесто не знает, — сказал сеньор Вальдес. — Наоборот, у него самого есть любовница. Да, точно, есть. Я их видел.
Мария закусила губы и теперь стонала, не останавливаясь.
— Да, я видел их. Эрнесто шел по улице с молоденькой девушкой. Красавицей, студенткой университета. Богиней красоты. Такая красота сделана лишь для одного — чтобы ею обладал мужчина. Я их видел.
Веки Марии задрожали. Ее тело выгнулось и напряглось.
— Я видел, как они касались друг друга. Я наблюдал за ними из-под тени деревьев. Я все видел. И когда он причинял ей боль, когда делал с ней ужасные, невозможные вещи, она все принимала беспрекословно и лишь молила его: «Еще, еще!» Потому что от него она готова была принять все, даже боль.
Марию будто подбросило в воздух. Она зарычала, захрипела, застонала. А потом дыхание с шумом вырвалось из ее горла. Всхлипнув, она рухнула на постель и свернулась калачиком, мурлыча от удовольствия.
— О, Чиано, Чиано! Какой же ты великолепный рассказчик!
Какая мерзость! Сидя в коричневом коридоре, он все еще чувствовал в горле комок отвращения от ее бесстыдного представления. Однако он был еще более смущен собственным поведением. Зачем он, к примеру, придумал ее банкиру любовницу? Зачем придал ей черты Катерины? Зачем стоял над Марией, глядя на извивающееся на кровати тело, купаясь в ее наслаждении, зачем подыгрывал ей? Теперь он был сам себе противен, особенно потому, что прекрасно знал: в недалеком будущем, в один из особенно жарких, скучных дней, он опять повстречает ее в городе или, придя домой и открыв почтовый ящик, вытащит из него открытку, на которой будет стоять лишь «2.30», и он пойдет, пойдет в который раз, словно теленок. «Какой же ты великолепный рассказчик. Чиано!» Нет, не надо думать об этом теперь. Он был таким, но сейчас он изменился. В данную минуту он — просто нервничающий мужчина, который ждет юную и прекрасную девушку.
Рядом на скамье лежал объемистый бумажный пакет с заклеенным скотчем верхом. Сеньор Вальдес разорвал липкую ленту и вытащил большую записную книжку, на этот раз с бледно-голубыми страницами. Сеньор Вальдес решил, что пора поменять цвет рабочего инструмента. Раз уж он собрался писать о рыжей кошке, делать это надо на голубой бумаге.
Сеньор Вальдес порылся в нагрудном кармане пиджака, вытащил ручку и отвинтил колпачок.
«Тощая рыжая кошка перешла дорогу».
На голубом фоне слова смотрелись замечательно, особенно написанные элегантным почерком с небольшим росчерком в конце. Он немного подождал, потом задумчиво посмотрел в один конец коридора. Потом в другой. Чернила высохли, слова больше не блестели так завлекательно, наоборот, теперь они казались какими-то смятыми, придавленными. Сеньор Вальдес решил, что роман, особенно великий, должен начинаться не с самого верха страницы, а по крайней мере с середины. Пустое пространство сверху должно символизировать вздох, своеобразную прелюдию, как увертюра к опере.
Он вырвал первый листок, отступил на пол-страницы вниз и опять написал: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу». Он взглянул на противоположную стену и готов был уже вздохнуть, как над головой оглушительно прозвенел звонок. И тут же двери по всему коридору раскрылись, и из них повалили толпы одетых, как боливийские партизаны, болтающих, кричащих и хихикающих студентов с рюкзаками и сумками и устремились по коридору к выходу.
Сеньор Вальдес встал, прижатый толпой к скамье, и завертел головой, стараясь поймать взглядом Катерину. Ее не было видно. Вскоре он заметил ее в конце коридора, она пробиралась сквозь толпу в противоположную сторону, навстречу общему потоку. Он двинулся следом, но она нырнула в боковой проход и исчезла.
— Простите. Дайте пройти. Простите.
Казалось, его никто не слышал, не замечал. Стараясь увернуться от острых углов портфелей и сумок, он яростно заработал локтями, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, поток студентов иссяк. Кончился. Коридор опустел.
Сеньор Вальдес повернул за угол и уперся в две закрытые двери. Из-за матового стекла, закрывающего большую часть поверхность дверей, пробивался голубоватый свет неоновых ламп. Над одной дверью жирными черными буквами было выведено: «Дамы», над другой: «Джент.»
Сеньор Вальдес в панике заметался перед туалетами. Как поступить? Вернуться назад, сесть на скамью? Но тогда он может ее упустить — что, если она повернет в другую сторону? Не бежать же следом, в самом деле.
Нет, нет, так не годится. Самое главное в его плане — прелесть неожиданной встречи. Отираться около женской уборной он тоже не может — в этом нет решительно никакой поэзии. Решено — он спрячется в мужском туалете и подкараулит ее.