— Ваш путь был неблизким, — вдруг заговорил граф, — а потому отдыхайте сколько посчитаете нужным. Совершенно незачем спешить, верно? — Он пронзительно смотрел в мои глаза, и, если бы я верил, как я уже написал выше, в различную спиритическую чушь, я бы сказал, что в его взоре было что-то откровенно потустороннее. Меня чрезвычайно выводит из себя то, что за всю эту поездку я не раз был на грани того, чтобы усомниться в правдивости собственных же слов. Благо, эти записки, что я начал вести с первого дня путешествия, больше не увидит ни одна живая душа, ибо Адам бы довольно и глумливо рассмеялся, если бы прочитал то, что я написал выше.
— Благодарю вас за гостеприимство, — с дороги я едва ли находил слова. Как бы я ни презирал сон, пищу и прочие зависимости человеческого организма, который я считал обыкновенным сосудом и машиной, я все-таки устал.
Лицо хозяина замка — череп, обтянутый пергаментной бумагой, право слово, горящий взгляд голубых глаз и неестественно согнутая спина, словно бы он специально скручивался в три погибели, были мне знакомы. Отголоски странных чувств и будто бы не моих собственных мыслей, что посещали меня едва ли не постоянно с того самого момента, как я пересек границу Австро-Венгрии и Румынии и попал в город Варшанд, где мне пришлось задержаться на пару часов, все чаще и чаще мне досаждали.
Внутри замка оказалось очень холодно, словно бы на улице была глубокая зима, хотя едва минуло две недели осени. Вечные каменные стены были просто проморожены, а по коридорам и галереям, увешанным картинами и гобеленами, гулял ветер. Пламя свечи, которую граф держал в руках, колыхалось так, словно могло погаснуть в любую секунду. И если бы так случилось — мы бы потонули во мраке, но фон Штауффенберг, казалось, знал наизусть буквально каждый выступ кладки громады, а потому мог бы спокойно обойтись и без тусклого огня.
Хозяин замка показал мне покои и предупредил, что в темное время суток может быть немного жутковато. С языка так и рвалась шутка о кентервильском привидении, но я посчитал ее чрезвычайно неуместной, стоило только вновь посмотреть в глаза графа. Я ощутил легкую дрожь и неясное узнавание. Смутные чувства и ощущения обуревали меня с той минуты, как я переступил порог замка. Они были сродни душевному переживанию, какое испытывают люди, войдя в свою старую квартиру или дом, где все буквально пропитано воспоминаниями о былых временах и прожитых в том месте годах. С чего бы я мог чувствовать нечто схожее? Занятно.
На протяжении всего путешествия мне было не с кем поговорить, а потому я углубился в свои мысли настолько, что мне начинало казаться, что я буквально пропадаю в собственном разуме, который начал мне несколько изменять — выше я уже писал о тенях, волках и прочей дури, которая полезла мне в голову. Не может ли быть так, что здесь какой-то специфический опиумный туман? Чушь! Опять со мной происходит какая-то немыслимая дрянь. Я начинаю терять рациональное зерно мышления. Я ловил себя на одной положительной мысли — моя скука отступила. Безусловно, она являла себя во всей красе, когда приходилось коротать массу времени в поездах, повозках и на постоялых дворах, но она не была столь непроглядной и отвратительной, как если бы я остался в Лондоне и предавался страсти с семипроцентным раствором кокаина. Сейчас мне не хотелось ни капли в свои вены.
В комнате, отведенной мне графом, находились сундуки, кабинетное бюро из красного дерева, кровать с резными столбиками, внушительный гобелен, сюжет которого я не мог разглядеть из-за темноты, и несколько ковров. Стоит сказать, что комната была прибранной, ни горстки пыли, но абсолютно безликой. Из любого рода личных вещей я заприметил только кувшин для воды. Впрочем, у меня еще будет время осмотреть замок, если, конечно, граф не будет против. А если и будет, я все равно его осмотрю. Ведь не зря же я претерпевал столько дней невыносимого неудобства!
Он оставил меня в одиночестве, предупредив, что будет занят до вечера сего дня, а потому я могу заниматься всем, чем соизволит моя душа, и могу посетить библиотеку, которая находится чуть дальше по коридору. Могу ли я рассматривать подобное разрешение, как дозволение исследовать замок? Будем считать, что так.
Я отправился спать, не раздеваясь. В комнате было очень холодно, но, возможно, я замерз по дороге и все еще не мог согреться, хотя и пытался. В моей спальне на ближайшую неделю уже горел камин, когда граф привел меня сюда, но сквозняки, пронизывающие замок, были буквально беспощадны. Я трясся, как осиновый лист! В моем багаже была небольшая бутылка виски, которую я взял с собой на всякий случай. Я не был приверженцем алкоголя и считал его недостаточно нескучной вещью, чтобы употреблять, но холодная румынская осень и недостаток теплой одежды заставили меня пойти на крайние меры — выпивать хотя бы по несколько бокалов вина в день.
Мне удалось заснуть, только когда солнце показалось из-за пелены облаков и коснулось светом верхушек вековых елей. И тогда я еще не знал, что за мной наблюдают. Слушают мое дыхание, бег крови по венам и спокойный стук бесчувственного, как думал я сам, сердца.
========== Воспоминание безымянного слуги: «Князь Валахии, 1559—1560гг.» ==========
«7 марта 1598 года»
В Княжестве Валахия наступили смутные времена. Будучи под сюзеренитетом Османской империи, молдавские и валашские подданные были молчаливо покорны на протяжении всего шестнадцатого века. То, что румынский народ был вынужден выплачивать дань из-за вассальной зависимости, конечно, вызывало недовольства и перемывание косточек нашему господарю.
Беспредельный рост поборов вызвал напряжение в обществе, и бояре, посчитавшие своим долгом «очистить от скверны вассальской земли валашские», пришли к выводу, что свергнуть господарей — лучшая затея из всех возможных. Князья были бессильны: правители менялись слишком часто, либо играли отрицательную роль. Тридцать две смены власти! И едва ли можно упомнить имена всех, кто правил княжеством. Уязвимость и зависимость власти была во многом обусловлена тем, что народ Румынии был совершенно разобщен из-за того, что в основном состоял из беженцев и переселенцев. Чего стоят одни только цыгане, что при Владе III Цепеше переселились из Малой Азии и распространились по значительной части территории страны, привнеся в культуру веру в добрых и злых духов, ведьм и прочую нечисть.
В то время народ был разобщен долгим угнетением прав и свобод, нестабильностью собственного благосостояния и ложью жестоких и жадных представителей правящего класса. Господарь перенял княжество в глубокой моральной разрухе. На заре существования княжеств власть практически стабильно переходила от династии к династии, и самым продолжительным было правление Бессарабов с 1436 года. К XVI веку хаотичность престолонаследия достигла такой неуправляемости, что на трон могли претендовать более десятка аристократических семей. Постепенно было решено, что новый князь будет избираться боярами. Ожидаемо, все приводило к очередному перевороту и к назначению нового князя османским султаном. Турки поощряли смуту в Молдавии и Валахии, поскольку постоянная борьба за господство была одним из основных способов увеличения дани. Чтобы вступить на престол, князь должен был получить разрешение от Турции. Он был обязан выплатить мукарер — большой денежный взнос, — чтобы получить документ, подтверждающий его право на княжение.
Более благосклонное отношение народа заслужили те князья, что шли по стопам Влада Цепеша, что вели политику против турков и укрепляли свою власть, подводя бояр под опалу. Я жил при дворе валашского князя Иона I, что отличался особой стойкостью духа, храбростью и непоколебимостью в решениях. Он не желал угнетения своего народа, не собирался мириться с жадностью Турции, которая, войдя во вкус, увеличивала размер поборов каждый год. Около двухсот бояр были уничтожены в 1558 году предшественником Иона I. Мой князь взошел на престол в чрезвычайно тяжелые времена. Ему не верила и не доверяла Турция, бояре ненавидели и ожидали продолжения расправы, но валашский народ видел в нем человека силы и ума, того, кто перенял идеологию праотцев и не позволит Османской империи разорять княжество.