На исповеди он ничего не сказал отцу Миднайту о Бобби. О крещении тоже, поскольку решил, что — из каких бы запутанных рассуждений ни следовал такой вывод — это не было грехом; умолчал и о воскресном утре, когда все Олифанты отправились в церковь, а он остался дома с Бобби. Никто не говорил ему впрямую, что это грех: при изучении десяти заповедей соответствующие номера пока не затрагивались, — однако он решил в любом случае помалкивать об этих делах и приискал для них в этической классификации какое-то иное место, ведь за началом не виделось конца, а кроме того, они касались только его и никого другого.
— Конечно, я ее помню, — кивнула Винни. — Маленькая девочка, которую привела та женщина. Ее еще звали как какую-то зверюшку.
— Мауси.
— У самой девочки тоже было имя то ли из детского стишка, толи из сказки.[111] — Закончив рыться в памяти, она посмотрела на Пирса. — Ну и?
Ну и: он и сам только в последние сутки, добираясь к матери самолетом и автобусом, начал припоминать (или вообразил себе, что вспоминает) это и еще многое другое. Как он прятал эту девочку прямо там, в дядином доме, в дядиной спальне, — Сэм никогда об этом не узнал. Как он взглянул на нее распахнутыми глазами, словно бы вывернувшись наизнанку, и как впервые вступил в то состояние, ту историю, ту ситуацию, куда будет вступать вновь и вновь, откуда ни разу по-настоящему не выйдет, — вроде рассказчика, который забыл (счастливый) конец старинной сказки и, чтобы взбодрить свою память, все повторяет и повторяет, как дурачок, начальные хитросплетения.
Старинная сказка, волшебная сказка.[112]
И все же до этого дня Пирс не связывал устроенный им самим лесной пожар с огнем, который разожгла Саламандра, дабы показать Флойду Шафто свою силу. Прошлое Бобби Шафто представлялось ему в то время совершенно несоизмеримым с его собственным прошлым, оба прошлых простирались за спиной в неопределимую даль, но существовали в различных измерениях, не пересекаясь; события, случавшиеся с ней, не могли случиться с ним. И когда впоследствии, занимаясь другими исследованиями, он вновь наткнулся на связь между саламандрами и огнем, Флойд Шафто уже был полностью забыт. Но ныне Флойд стоял перед ним, вызванный из сказочного «жили-были», и только теперь Пирс сообразил увязать концы с концами. Время было упущено, и не выяснишь уже, был ли пожар, устроенный Пирсом, тем самым, что продемонстрировал дедушке Бобби силу Саламандры.
Но даже если оба пожара на самом деле были одним, занявшимся летом 1952 года у мусорных корзин Олифантов по соседству со старым гаражом, поджигателем все равно могла быть Саламандра: это она дунула на грабли Пирса и горящая бумага слетела на коровяк и молочай, которые только того и ждали. Не в первый раз за эту неделю, за эту зиму, он ощутил, что просто выдумывает историю в обратном порядке, начиная с этого мига, — логику и все прочее. Не так ли и всегда действует память? Лепит кирпичики из ничего и встраивает их один за другим в так называемое прошлое, а на самом деле лабиринт, чтобы было где спрятаться чудовищу или чему-то чудовищному?
— Не ответишь ли мне на один вопрос? — Винни робко улыбнулась. — Раз уж зашла об этом речь.
— Какой?
— Все-таки зачем ты тогда взял бриллиантовое кольцо Опал?
— Собственно, не кольцо. А только камень.
— Ну да.
— Не вспомню. — С жуткой остротой Пирс ощутил жестокость своего поступка, пусть вызванного детским эгоизмом — но все же. — То есть что взял, помню, но почему — сказать не могу.
— Сэм так огорчился. Что ты на такое способен.
— Боже. Стыдобище.
Нежная окраска неба, которое они рассматривали, стала темнеть; ветер задирал один за другим листы безвольных пальм и вновь ронял.
— Ладно, — мягко произнесла Винни. — Теперь это уж точно не имеет значения.
Пирс взял у матери из пачки сигарету и зажег. Разом, как удар, в памяти распахнулась бархатная коробочка для колец, подбитая розовым атласом. Внезапно он уверился — от мысли сжалось сердце, — что этот камень, драгоценность из обручального кольца Опал, он взял, чтобы отдать Флойду Шафто; и еще: стоит задержать этот миг, продлить его на миг еще, и память даст ответ и на вопрос почему.
Глава десятая
Флойд Шафто был седьмым из семи сыновей, получивших имена по названиям камберлендских округов. Как седьмому сыну, ему были даны особые способности, о которых он ничего бы не знал, если бы те, с кем он рос, ему не рассказали и не предложили их использовать: он мог, например, вытягивать огонь из пожарища, выщелкивать его пальцами и потом стряхивать. (Его мать, как мать семи сыновей, тоже кое-что умела. Она умела задуть катар в горле умирающего ребенка, так что тот выздоравливал.)