Если это был лесной пожар, то какой-то нехарактерный; он мало напоминал тот, что уничтожил приют Бэмби и обратил в бегство лесных обитателей.[6] Это было не пространство, заполненное живым оранжевым пламенем, а тускло-ржавая дымная граница между сгоревшим и несгоревшим: в сущности, она ничем не отличалась от огня в траве, откуда пожар начался.
— Твоему папе придется за это заплатить, — заметил Пирсу Джо Бонд, наслаждаясь ощущением своей невиновности (в его обязанности не входило сжигать мусор).
— Это нечестно, — вступилась Хильди.
— А вот и нет. Как быть, когда маленький ребенок что-нибудь натворит? С него же за убытки не стребуешь, поэтому ответ держит отец. Ему и раскошеливаться.
Пирс молчал, не представляя себе, о каких убытках говорит Джо Бойд. Гора, две горы? Но они не имеют цены, думалось Пирсу.
— Но он же не виноват, — возразила Бёрд, хотя, когда Джо Бойд, как сейчас, говорил ужасные вещи, он часто оказывался прав; мать Бэмби (хотя Бёрд затыкала себе уши, чтобы не слышать нашептываний брата) действительно умерла. — Кроме того, его отец в Нью-Йорке. И он бедный.
Она не добавила, что Пирс устроил пожар не в одиночку, они были вместе: Невидимая Коллегия[7] работает сообща и связана круговой порукой. А раз так, Джо Бойд виноват тоже, как пожизненный президент кентуккского отделения Коллегии, по всем правилам избранный ее членами. Ничего этого Бёрд не сказала, чтобы не выдать Джо Бойду существование Коллегии и его собственное президентство: это был секретнейший из всех многочисленных секретов, которые Невидимая Коллегия поклялась хранить.
— Не мой папа, — на всякий случай счел нужным уточнить Джо Бойд. — Твой папа.
Пожар Пирса Моффета не был единственным в ту ночь в горах, вспыхивали и другие, в том числе непотушенные. В Камберлендских горах полыхало годами, и тушить их было некому. И ладно бы только деревья: прежде случалось, горели и сами горы, от динамита, который использовали, чтобы расшатать угольный пласт, как расшатывают зуб; пласт начинал тлеть, расщелины дымили, сохла земля. Из штреков веяло обжигающим жаром, камни на склоне, если ступить босой ногой, казались теплыми, как живая плоть.
Сланцевые отвалы рядом с приемными площадками для угля горели тоже: огонь зарождался глубоко внизу, в угольных частицах и пыли под гнетом тонн скалистой породы, и поднимался по линиям сброса в аспидных и глинистых сланцах, шипел и дымился в длинных изогнутых жилах. Время от времени хозяева посылали команды рабочих проследить эти рукава огня и засыпать золой; день-два рабочие карабкались по кучам наподобие чертей-прислужников в каком-нибудь небольшом аду и только ставили пожару заслоны, не перелопачивая его по-настоящему. Результата хватало ненадолго; огонь поворачивал и находил себе другие пути. Иные из сланцевых пожаров не потухали годами; некоторые из тех, что застал в 1936 году Сэм Олифант, новоиспеченный доктор Олифант, впервые прибывший в Камберлендские горы, встретили его после войны, когда он вернулся туда с семьей.
Он происходил из медицинской семьи. Когда умер старый Док Олифант, его практика перешла в руки старших братьев Сэма, ему же самому пришлось начинать на пустом месте. Вместо того чтобы сколачивать себе практику, Сэм, недолго думая, отозвался на газетное объявление о наборе докторов на государственную службу в Кентукки, был принят с распростертыми объятиями и двинулся на юг в отцовом «олдсмобиле», составившем часть его скромного наследства. На этой машине он совершал длинные объезды, подобно странствующему проповеднику; в краю старых «фордов» она привлекала к себе взгляды, то уважительные, а то и кривые, пока не заработала несколько вмятин и не потускнела от вечной дорожной пыли.
Дикой, дикой и чуждой показалась ему горная область, подведомственный ему круг городов и лагерей углекопов, с простыми утилитарными названиями — ручей Поцарапанной Ноги, Вонючий ручей, Черная гора. Большая Песочная река; названиями, нисколько не претендующими на долговечность или славу, без всякой связи с классикой, даже с Библией; ни вефилей, ни гесемов, ни беул[8] — может, потому, что обитатели не были начитаны даже в Библии, а может, эти горы, при всей их красоте и размахе, не явились им областью Божьей, ни разу не представились Землей обетованной. Люди, которым читал наставления доктор Олифант (как так они не умеют правильно устроить уборную или хранить припасы?), прожужжали ему уши историями, которые едва ли получили бы отклик у его уэстчестерской родни; Сэм их облагораживал и совершенствовал, дети Сэма, пересказывая их, продолжали его дело. Во время первого объезда Сэм осматривал четырнадцатилетнюю девочку, которая жаловалась на слабость. Жуть да и только: девочка явно была беременна.
Детка, ты понимаешь, что у тебя родится ребеночек?
Таращит глаза: ну да?
Да-да. Знаешь, как это случилось? Как ты приобрела ребеночка?
Серьезный кивок, да, знаю как будто. И как же это случилось? Мне ты можешь сказать. Тебя изнасиловали?
Доктор (вздыхает, радостно соглашаясь), да меня все лето только и делали, что насиловали.
Его люди, их жизни, тяжелые, взывающие к состраданию, как жалобы их скрипок, поездки на рассвете по дорогам с душистым горошком на обочинах, вдоль глубоких долин и поперек звонких ручьев (балок и ручеюшек, как он научится говорить); утренний туман, что поднимается между стволов над невидимыми реками, плывущие вместе с туманом завитки дыма из труб, даже запах «олдсмобила» и обивки сидений, вкус «кэмела» и кофе — ко всему этому подмешался вскоре оттенок любви. Из-за любви он с такой нежностью вспоминал эти места, а когда овдовел и уже как будто ничто его не удерживало, все же остался и жил здесь до самой смерти.
Опал Бойд была школьной учительницей, родилась на западных, сельскохозяйственных землях штата; как и Сэм, она принадлежала к добровольцам, набранным в десятилетие, когда сильны были надежды на прогресс. Свои светло-пепельные волосы она заплетала в две длинные косы и укладывала на голове подобием тусклой диадемы; одевалась в хлопчатобумажные платья спортивного покроя с цельноткаными поясками, которые покупала во время ежегодных поездок в Луисвилл или Чикаго. В комнате, которую она снимала у местного чиновника, Опал держала в серванте теннисную ракетку. Этот ненужный в здешней долине предмет, воплощение оптимизма, тоже глубоко тронул сердце Сэма.
Когда Опал вышла за Сэма и понесла, она по-иному взглянула на местное запустение. Перед родами они поехали на север, побывали на всемирной выставке в Нью-Йорке, увидели будущее[9] и решили не возвращаться в Кентукки. Сэм купил стабильную практику на Лонг-Айленде (стоившую всех его и Опал сбережений), но она оказалась не особенно обширной и прибыльной, а за те четыре года, что он провел на войне, утратила и стабильность, поскольку перекочевала в руки двух докторов, которые в отличие от Сэма не пошли на военную службу, а остались окучивать свой огород. Из той же самой медицинской газеты, где нашел в свое время объявление о наборе врачей в Кентукки, Сэм узнал, что маленькая больница католической миссии в городке Бондье, округ Бреши (через который он как будто ни разу не проезжал), ищет главврача на хорошее жалованье, самую чуточку больше, чем можно заработать среди картофелеводов и устричных торговцев; и вот спустя десять лет после отъезда из Камберлендских гор Сэм Олифант и Опал Бойд возвратились туда с четырьмя детьми — не навсегда, а только пока не сколотят немного деньжат, чтобы обосноваться где-нибудь в другом месте.
6
Мультфильм студии Уолта Диснея «Бэмби» по одноименной сказке (1926) Феликса Зальтена (1869–1945) вышел в 1942 г. (реж. Дэвид Д. Хэнд).
7
Английское братство ученых и философов, основанное в 1645 г. под влиянием розенкрейцерских идей (тж. Незримая Коллегия). Оказала существенное влияние на развитие английского масонства.
8
…ни вефилей, ни гесемов, ни беул… — Названия городов — откровенно библейские: Гесем — область Египта, куда переселились евреи, Вефиль — «дом Бога» (Быт. 28:19), к востоку от которого поставил свой шатер и жертвенник Авраам (Быт. 12:8). Беула — в синодальном переводе «пустыня»: «Не будут уже называть тебя «оставленным», и землю твою не будут более называть «пустынею», но будут называть тебя: "Мое благоволение к нему", а землю твою — «замужнею», ибо Господь благоволит к тебе, и земля твоя сочетается» (Ис. 62:4).
9
…побывали на всемирной выставке в Нью-Йорке, увидели будущее… — Выставка состоялась в 1939 году под лозунгом «Я видел будущее!» Посетителям предлагалось заглянуть в «мир завтрашнего дня» со всеми чудесами техники. Одновременно в Нью-Йорке состоялся первый т. н. Всемирный съезд научных фантастов (Уорлдкон). Выставка, по словам современных исследователей, была «отчасти идеологическим конструктом, отчасти ярмаркой, отчасти Лигой Наций, отчасти парком развлечений, отчасти утопическим сообществом»: она внушала стране, пережившей Великую Депрессию, веру в великие социальные блага науки и техники. Выставке посвящен снятый в 1981 г. документальный фильм, который так и называется — «Мир завтрашнего дня» (режиссеры — Ланс Бёрд и Том Джонсон, автор сценария — не кто иной, как Джон Краули). «Есть такие моменты, — говорит рассказчик за кадром, — когда мир превращается из того, каким был, в тот, каким будет. Для меня таким мигом стала Нью-Йоркская Всемирная выставка. Это роза ветров, указующая во всех направлениях, в воображаемое будущее и подлинное прошлое, мнимое будущее и непреложное настоящее, мир будущего, уместившийся в утраченном американском «вчера»… Правду сказать, завтрашний день меня несколько пугает. Смогу ли я уловить неизмеримый план, выраженный в оккультных символах по всей выставке? Справлюсь ли с завтрашним днем? Тогда казалось просто необходимым — вытащить его из будущего, где он мирно пребывал, еще не рожденный. Но в чем была необходимость? И почему?» Уже по этим словам видно, что фильм — связующее звено между романами «Маленький, большой» (1969–1978, опубл. 1981) и «Эгипет» (1987).