Тем не менее членство в клубе Ретриверов Пирсу не было предложено; возможно, Джо Бойд подозревал, что само членство или работа, с ним связанная, не были для Пирса до конца желанны и он собьет настроение у остальных.
— Ну и плевать, — сказал Пирс сестрам вечером в их бунгало. — Я уже состою в одном клубе. Вроде того.
Они собрались втроем у коричневого газового нагревателя с комод величиной, который стоял в комнате Пирса и обогревал все бунгало. Чтобы его включить, пришлось поучаствовать всем троим: Хильди руководила и врубала газ, Пирс зажигал спичку; Бёрд спичек боялась, но не так боялась обогревателя, как Пирс, поэтому ей было поручено сунуть зажженную спичку в отверстие сбоку.
— Что за клуб такой?
— Это секрет. — Он стоял вместе с Бёрд у отверстия плиты, держа наготове коробок спичек. Хильди нагнулась к газовому крану. — Секретный клуб моего отца.
— А маленьких туда пускают?
— Смотря кого.
— Как он называется?
— Не скажу. Это тайна. — Из воображаемого, однако внезапно ожившего прошлого на Пирса глядел отец, прижимая к губам палец.
— Готово? — нетерпеливо спросила Хильди.
Ее тощие ноги дрожали от холода.
— Давай.
— Давай.
После нескольких неудачных попыток Пирс наконец зажег спичку, вертя ее в руке. Хильди уже, раньше, чем нужно, включила кран, Бёрд потянулась за спичкой, норовя взять ее за дальний от огня конец, но Пирс его не выпускал. То ли сунув, то ли вбросив спичку в отверстие запальника, Бёрд отвернулась. Напущенный в комнату газ фукнул не так громко, как в те разы, когда процесс еще больше затягивался.
— А кого вообще принимают? — спросила Хильди. — Нас бы приняли?
— Возможно.
— А Уоррена?
Пирс пожал плечами.
— А Джо Бойда?
Исключать его было не за что. Но не было также причин — и Пирс не чувствовал себя обязанным — сообщать ему, что он мог бы претендовать на членство и вопрос этот обсуждался. И был решен положительно. Вкус торжества, подобно вкусу сгоревшего газа, разлился по нёбу Пирса.
— Конечно, — ответил он. — Почему бы и нет.
Позже, в постели, сестры пытались угадать название тайного братства или выманить его у Пирса. Называли наугад птиц и зверей («Клуб Ящериц»! «Клуб Жуков»!), пока не зайдутся в смехе; спрашивали у Пирса, на какую букву начинается название, сколько в нем букв, на что оно похоже. Но Пирс помалкивал, потому что сам еще не знал. Известно ему было только, что сам он принят еще в давние времена (его недолгие «давние времена», которые с недавних пор приобрели в его глазах такую важность), чин по чину, и братья, облаченные в мантии, приветствовали его улыбкой. Его сердце полнилось злорадным ликованием: они-то думали, что он один как перст, а он член общества, пусть пока невидимого, но с каждой минутой Пирс узнает о нем все больше.
«Ретриверы» скоро прекратили существование и бывший курятник остался неубранным, так как неугомонный Джо Бойд увлекся чем-то другим. Впоследствии Пирс не помнил, состоялось ли его формальное посвящение, хотя Бёрд уверяла, что конечно же да, неужели он забыл: пикники и затеи с его участием, взносы. Позднее он удивлялся тому, что младшая сестра куда лучше его помнит многое из их совместного прошлого. В первый год после приезда в Бондье трудности и непонятности все время сменяли одна другую, и удержать их в памяти было так же трудно, как череду драматических сцен из долгого сна: остались только приглушенные краски и ощущение борьбы.
— Не скажу тебе даже, как мы туда добрались, — говорила ему Винни во Флориде, — со всеми вещами, сундуками, одеждой и барахлом.
— Комод с мраморной доской, — дополнил Пирс, с внезапной ясностью ухватив образ, а ведь еще немного — и ускользнул бы из памяти. Хоть это зацепил. — Деревянная кровать с шишечками.
— Выходит, Аксель их нам послал? Как же иначе, не сами же они пришли? Верно-верно. Знаю, у меня тогда голова шла кругом.
Пирс никогда не укорял Винни за свое изгнание. Акселя, отца, он глубоко, невыразимо стыдился; в те вечера, когда Аксель по обыкновению заходил с ним поговорить, Пирс молча слушал его совершенно неостановимые излияния чувств (визиты эти всегда сопровождал один и тот же звуковой фон: звяканье, морской ропот голосов и тихой музыки); каждый раз начинались извинения, паузы, дабы смахнуть слезу, — Олифанты тем временем наблюдали, а у Пирса горели щеки. Но Пирс не укорял и Акселя за то, во что он превратился, потому что Винни помалкивала — во всяком случае, не подавала виду. Она никогда не жаловалась на Акселя, словно ничего против него не имела; она вообще только в редких случаях его упоминала. Потому ли, что Винни обладала способностью не замечать неприятности, всегда старалась спрятаться от них в нору, или потому, что она слишком любила Пирса и не задавала ему вопросов, — так или иначе, в ее комнате Пирс забывал о своем изгнании, вместо того чтобы вновь и вновь возвращаться к его причинам.
«Позаботься о матери», — пустив слезу, поручил ему Аксель в последнее утро в Бруклине, когда Пирс с Винни готовились сесть в такси, ломившееся от их пухлых саквояжей, и отчалить на автобусную станцию. «Будь добрым рыцарем», — сказал он.
Будь добрым рыцарем. По-донкихотовски любя рыцарскую романтику, с обетами верности и прочим, Аксель, опять же по примеру Дон Кихота, слегка на этом помешался. Пирс вспоминал в Кентукки его наказ, но не считал себя обязанным, во всяком случае, тогда. В Кентукки Аксель делался для Пирса расплывчатым, нематериальным (судя по поведению Винни, так его и нужно было воспринимать), испарялся без остатка, как снеговик, по мере того как у Пирса менялись времена года. И все же Пирс был рыцарем своей матери, был и останется; она вывела его из дремучего леса бруклинской квартиры, где заблудился отец (Почему дремучего? Почему заблудился?), и теперь, водворившись, по соседству с Сэмом, в верхнем этаже главного дома, принадлежала только Пирсу. Там он ей служил, заботился о ней, смеялся с нею вместе, развлекал ее разными проделками; он без конца заполнял собой пустоту, ей доставшуюся, дразнил ее вопросами, которых хватит на вечность, потому что на них нет ответа: что, если все, что есть в мире, сделается в два раза больше? Можешь ответить? Что, если звезды на самом деле маленькие и находятся вовсе даже и близко, в какой-нибудь тысяче миль у нас над головами, что, если они только кажутся далекими? Такое уж у них свойство, кажущаяся отдаленность, а на самом деле до них можно запросто долететь на реактивном самолете? Почему все на свете такое, какое оно есть, а не другое? Почему существует пространство? Почему существует все, вообще все, ведь могло бы и не существовать?
Глава третья
Осенние дожди увлажнили золу пожарища на косогоре и в балке; долгое время, стоило подуть ветру, в ноздри ударял запах горелого и мокрого, но пошли дожди холоднее и отполоскали воздух. Весной обгоревшая почва станет еще плодородней, так как дети удобрили ее золой; в конце концов, именно таким способом — сжигать и сеять — выращивали прежде урожаи в Камберлендских горах. Пирс перелистнул страницу журнала «Колльерс» и увидел объявление Фанерной ассоциации:[22] изумрудный еловый росток, а над ним, домиком, большие заботливые руки — первая поросль на бесцветной, опустошенной земле вокруг.
К школьным занятиям Олифанты еще не приступили. Каждую осень, пока они тут жили, учебный год начинался с опозданием, вот и на сей раз, едва начали приспосабливать под занятия гостиную и кухоньку в одноэтажной пристройке-бунгало; как оказалось, что сестра отца Полуночника, учившая детей на дому, отправилась куда-то далеко в больницу. Что это за больница и зачем учительница туда легла, им не объяснили, тем более смелыми и далекими от действительности были их предположения относительно причин и последствий. Дети не любили мисс Марту, сестру отца Миднайта, но и не боялись ее: она была рассеянна и легко давала себя провести.
22
Фанерная ассоциация — основанная в 1933 г. некоммерческая организация, ведущая разработки по оптимизации деревообрабатывающей индустрии.