— Сегодня папочкин день?
— Точно.
— А ты что будешь делать?
— Пойду куда-нибудь.
— С кем?
— А может, я буду одна?
— Это со Споффордом?
— Может быть.
И почему мужчины любят Куннилингус? И почему ее это так удивляет? Внезапно ей представился темный валун Майковой головы между ее ногами, вот он выныривает на мгновение, вглядывается в ее лицо, ищет одобрения, глаза косят от блаженства: почему? Она знала, почему это нравилось ей, но вот что находил во всем этом он?
— Ну, раз уж мы проснулись, ползи сюда.
— Ползу сюда, — восторженно отозвалась Сэм.
Смеясь, Сэм забралась на и под покрывало, ее теплые со сна ножки переплелись с ногами Роузи, а ручки с тут же обняли мать за шею. Обнимая дочь, Роузи поняла, что снился ей вовсе не Оральный Секс, вообще не секс, во сне она мечтала о кормлении грудью: не сосание, а вскармливание. Просто мать предстала в образе медленного и нежного младенцеподобного мужчины, а она сама стала ребенком. Она знала это просто потому, что, прикоснувшись к Сэм, поняла: Сэм ей и снилась. А может, и мать самой Роузи: человек способен вспомнить настолько далекое прошлое?
— Это твои груди? — спросила Сэм, нежно дотрагиваясь до них своим пальчиком, забравшись под широкую майку Роузи.
— Да.
— У меня тоже есть грудь. Вот, видишь?
Она подняла майку и показала нераскрывшиеся бутоны.
— Да, вижу.
— Чтобы накормить молочком моего малыша.
— Угу.
Майк часто говорил, что может вспомнить ощущение материнской груди во рту, прикосновение соска к нёбу; он всегда заявлял об этом с чрезвычайно довольной миной: не правда ли, какое достижение (так Роузи всегда читала подтекст) для психотерапевта. Может, когда мужчины вот так вот устраиваются, они на самом-то деле хотят вовсе не секса; они стремятся к материнскому молоку, только источник слегка путают.
Она мягко рассмеялась, движение ее грудной клетки встряхнуло Сэм, и она засмеялась в ответ.
— Мамочка, а Роз с папой приедет?
— Солнышко, я не знаю. Думаю, Роз уже сошла со сцены.
— Она умеет заплетать французскую косичку.
— Правда? Ну да, наверно…
— Мам, давай вниз пойдем.
— Тебе здесь не нравится? А мне так хорошо. — Роузи и вправду не хотелось вылезать из простыней, ее грело изнутри знание, явленное во сне.
Когда Сэм была еще совсем крошкой, Роузи поняла, что давать ребенку грудь — это тоже в некотором роде секс; лишь сейчас она подумала, что секс походит на вскармливание грудью. Нет, не просто походит: во сне она узнала секрет — это и есть секс, в точности то же самое. То, что ей мнилось двумя разными вещами, вполне могло оказаться одной: Секс и кормление, сосание, содействие, сочувствие — все едино.
Да!
— Ну, даваай, — сказала Сэм.
— Ладно-ладно.
То, что почти все, даже очень страстные натуры — особенно они — называют сексом, есть только радость защиты и утешения, забытое чувство заботы, довольство увлажненных корней. Вот что такое страсть. Секс лишь использует эту радость в своих целях, для зачатия детей.
Зачатие детей, которым потребуется еще больше питания и помощи. Ибо если бы мы не хотели получать и отдавать питание и помощь, если бы не стремились сосать и давать пищу, порождать жизнь и рождаться самим, — никого бы здесь не было, никого. Правда же. Если бы не хотели этого более или менее постоянно. Правда же.
Succor, помощь — это слово пришло ей в голову как бы само собой, она не совсем понимала его значение и каким образом оно связано с suck, сосанием, но именно это ей и было нужно: это ей и снилось.
Боже: это же так просто, настолько просто, что, как только мысль пришла ей в голову, Роузи уже казалось, что она знала это всегда; так просто, что об этом знал каждый или никто. Наверное, все-таки каждый; наверное, знание приходило само собой, когда люди взрослели, никому просто не приходило в голову говорить об этом вслух, никто и не думал, что нужно сказать ей об этом.
— Раз-два-три, вот мой друг,[450] он по попке стук-постук!
— По пальцу, доча, по пальцу.
Сэм завизжала от восторга, радуясь своей изобретательности, и выскользнула из кровати. Роузи выползла следом и ухватила дочь, разом смеясь и пытаясь утишить Сэм.
— Он по ПОПКЕ, — кричала Сэм, — стук-постук! Сцепившись, они прошагали сквозь темноту гостиной и остановились у трехногого стола, на котором лежал словарь.
Succor. Помощь. Что, тучи набежали? Нет, это ее собственная тень стоит между нею и днем. Старая знакомая тень, привет.
— Это что за книга?
— Словарь, здесь есть все слова.
Нет: ни в этимологии, ни в толковании «succor» насчет сосания ничего нет. Только взаимовыручка, первая помощь, облегчение боли, в тяжелую минуту, в острой нужде. От латинского succurrere — торопиться на помощь.
Торопиться, торопиться.
Где же найти помощь? Она всегда была готова помочь, всегда знала как; это было несложно — при первом зове, первом касании она всегда была готова. Но кто поможет ей?
Во вспышке мрачного озарения она подумала: «Да пошла бы ты… себе на помощь».
Но она не знала как. Может, Клифф знает. Если бы Клифф велел ей, как Споффорду, составить такой же список, этот пункт она бы точно включила.
Если Роз Райдер и не сошла со сцены, значит, Майк кардинально изменил свои привычки. Машина, на которой он ехал в Аркадию, была не маленькая «гадюка», принадлежащая Роз, как это было в последние месяцы, а пузатый фургончик из «Чащи», сверкающий в свете наполненного жужжанием пчел утра. Стоило ему с бибиканьем появиться из-за поворота, и Сэм вскочила, как всегда радуясь поездке в новой машине.
— Чмок? — спросила Роузи.
Сэм обернулась — светясь от переполнявшей ее радости, ожиданий и любви, она попрощалась с матерью; может, еще окажется, что так жить совсем и не плохо? Скользнула раздвижная дверь, и Майк выбрался навстречу Сэм. Роузи увидела, что он в фургоне не один — их трое? четверо? Стекла затененные, утро сверкает — не разглядеть. Майк подбрасывал Сэм в воздух, выше, еще выше, пока она не завизжала, а потом отправил ее в темный фургончик. Роузи смотрела, как она исчезает внутри, и слышала глухой стук закрывающейся двери.
Привет, Майк, даже рукой не помахал.
Кто эти парнишки? На них белые с коротким рукавом рубашки и галстуки, а пиджаков нет; аккуратные прически. И улыбки аккуратные такие. Кого-то они ей напомнили, где она таких людей встречала, когда? Спортсмены или коммивояжеры или. Не приходит в голову.
— Пока-пока, — сказала она и помахала рукой, совсем не уверенная, что Сэм все еще смотрит в ее сторону. — Пока-пока.
Машина скрылась из виду.
А в том-то и дело, подумала она: иногда так хочется избавиться от любви, разорвать все связи или хотя бы потянуть их изо всех сил, пусть ослабнут. Только чтобы обнаружить. Для таких, как она, самое трудное не то, что они не могут любить или быть любимыми, а то, что любовь для них — неизбежность, от которой не уйти, не выбраться из омывающего ветра любви, не найти убежища. Когда Майк подбросил Сэм, Роузи поняла: ощущение пустоты в ее груди — от любви, оттого, что она исказила любовь. Она пыталась излечиться, спрятавшись от любви, но стало лишь хуже, потому что от нее не скрыться, никому это не удавалось, даже если уйдешь в монахини или станешь отшельницей, ты всегда будешь знать, что сделала это из-за секса и детей — чтобы избежать этого; но за спиной все равно будут родители, зачавшие тебя, и отец подбросит тебя в воздух.
Отчего-то она подумала о Пирсе Моффете. Он так явно жаждал заботиться о ком-либо кроме себя, но с глупой гордостью говорил о том, что примирился с бесплодием — с «абсолютной бездетностью», говоря его словами, — а душа его сохла от зависти, которую даже не сознавала; он не плохой человек, всего лишь невежда, он не понимает того, о чем никто ему не расскажет. Того, что знают о любви родители — но никому не могут поведать, — а все прочие думают, что это какой-то проект или предприятие, страсть, состязание, в котором ты побеждаешь или проигрываешь. Но всё не так. Любовь — как ветер, неутихающий ветер, от которого не уйти.
450
Раз-два-три, вот мой друг… — детская песенка-игра: участники касаются руки, ноги, колена, пола и т. д.