Любовь. Ей захотелось нарисовать картину, картину любви, людей, семьи, нарисовать, как они живут и работают на ветру, постоянном и незримом. Но это невозможно. Как нарисуешь невидимый ветер?
И тогда она подумала, что это было нарисовано на картине Джорджоне[451] «Буря»: три человека, мужчина, женщина и ребенок, на фоне темного, разорванного молнией неба. Мужчина с оружием стоит в некотором отдалении, а эти двое вместе, ребенок сосет грудь, не обращая внимания ни на что больше. Конечно, они семья, — вместе на ветру любви. Сердце Роузи сжалось от жалости, и она заплакала.
Позади нее, в темном доме, коротко прозвенел и затих будильник. Это для Бони — напомнить ему об утренней таблетке. Роузи вытерла глаза кончиком рубашки. Нужно сходить к нему, может, помочь чем-нибудь; сказать ему (она чувствовала себя виноватой, хотя он никогда не возражал и даже никогда не намекал, что возражает против этого), что уйдет почти на весь день. К любовнику.
Она встала, вошла в прохладный благоухающий дом, приблизилась к двери кабинета Бони, который в последние две недели стал и его спальней. Когда она постучалась и вошла, Бони, дрожа в тревоге, взглянул на нее так, что Роузи испугалась; она каждую секунду ждала, что ему внезапно станет хуже и ей придется вызвать «скорую», но сейчас она даже думать не хотела об этом.
— Привет, — сказал она. — Как дела?
Казалось, он задумался над ее вопросом, а может быть, даже не заметил, что она что-то сказала, а просто пытался понять, кто она такая. Он сел повыше в своем шезлонге. Бони был облачен в довольно экстравагантное бутылочно-зеленое кимоно, на спине которого ухмылялся и фыркал огромный дракон; горло замотано белым полотенцем.
— Я вот что хотела сказать, — продолжила Роузи. — Я кое с кем договорилась сегодня встретиться. С тобой все будет в порядке? В полдень должна прийти миссис Писки.
— Конечно. Да. Хорошо.
— Тебе сейчас ничего не нужно? Я могу…
— Нет, ничего не нужно. Роузи. Я хотел сказать… Она ждала, пока он соберется с силами, но он лишь показал ей лежащую на коленях книгу.
— Ты читала?
Она узнала книгу: «Усни, печаль», краткие воспоминания Феллоуза Крафта, изданные частным порядком, — Бони предложил прочитать их, когда она начала работать на Фонд.
— Скажем так, заглядывала, — ответила Роузи, воспользовавшись удобной формулировкой Пирса.
Бони протянул ей книгу, его руки дрожали больше обычного, раскрытая книга казалась пойманной птицей. Роузи взяла ее и прочитала первый абзац.
Мне часто казалось, что у многих людей прошлого — по крайней мере, людей шестнадцатого века, облеченных властью и ответственностью, — в сердце жила неутолимая печаль. Взгляните в их глаза на портретах — даже льстивые придворные художники сумели запечатлеть некое страстное и неудовлетворенное желание. Современные психиатры, возможно, скажут, что удивляться здесь нечему, принимая во внимание полное жестокости детство большинства наследственных аристократов: их отдавали на воспитание кормилицам и учителям, отправляли в дома других магнатов, к тому же далеко не всегда дружески настроенных; они были подчинены бесконечным ритуалам; они плели интриги против родителей и нередко их убивали, если те, в свою очередь, не плели интриги против детей.
— По-моему, до этого я не добралась, — сказала Роузи. — Во всяком случае, не помню.
Может быть, именно из-за этой невероятной печали, какова бы ни была ее причина, столь многие из них так любили драгоценности. Думается мне, драгоценности воплощали их стремления, являя собой нечто завершенное. Поэмы и повести того времени полны скучными каталогами и описаниями камней. Но ни один камень так никого и не излечил, не избавил от непокоя, они так и жили в поисках все новых камней, тратили целые состояния на эти маленькие холодные обещания полноты.
В то время верили, что самоцветы растут, подобно живым существам (и в отношении некоторых кристаллов это верно), глубоко внутри гор, прикрепленные к материнской породе или матке, они берут силы от земли и камня; вырастая (думаю, из кусочков горного хрусталя или камушков), они достигали совершенства или приближались к нему: неизменные и этим отличные от всего сущего в подлунном мире. Следовательно, они обретали бессмертие. Возможно, алчные собиратели думали, что когда-нибудь найдут в горах, или создадут в алхимических горнилах, или обнаружат в разграбленных коллекциях своих врагов — волшебный предмет, который наделит своим бессмертием сердце носителя.
— Ну, — сказала она, опуская книгу, так и не понимая, почему он столь настойчив.
Он указал на книгу.
— Там примечание, — сказал он.
Она взглянула на страницу, ожидая увидеть пометку рукой Крафта. Но Бони имел в виду сноску, сделанную мелким, скрытным шрифтом:
Конечно, если бы некто узнал местонахождение или происхождение подобного камня, лучше бы ему оказаться достаточно мудрым, чтобы не воспользоваться силой камня и не открыть ее для других. Все мы читали сказки. Мы стали или должны стать мудрее, должны удовольствоваться днями лет наших — семьюдесятью годами,[452] а увеличить их число может лишь lapis lapidarum[453] научной медицины. Я, во всяком случае, не стану будить свою жабу, пока она лежит тихо, и не возьму по глупости драгоценный камень из ее головы.[454]
Роузи опустила книгу. Бони явно был чем-то поражен, но не может же быть (так ей казалось), чтобы этим примечанием.
— Ну и что, — мягко произнесла она.
— Он знал, — ответил Бони. — Знал. Уже тогда.
— Знал что, Бони?
Он отвернулся, не желая отвечать на вопрос. Жадно дышал открытым ртом. Роузи подумала: может, он сходит с ума. Дряхлость. Надо бы спросить Майка. Ее захлестнула горечь от такой несправедливости: получить в дар такую долгую жизнь, что в конце концов она стала невыносимой.
— Как ты спал? — задала она глупый вопрос, пытаясь отвлечь его, сменив тему. Иногда у нее выходило это с Сэм.
— Я не спал, — сказал он. — Боялся, что не проснусь.
Он попытался выбраться из шезлонга, но не смог подняться; Роузи пришла на помощь. Он оперся на ее руку. Хотя он сильно похудел за последние две недели, поднять его все равно было трудно.
— Посмотри, — сказал он. — Посмотри сюда.
Он добрел до стола. Там лежали три стопки бумаг, и Роузи узнала почерк Феллоуза Крафта — маленькие аккуратные буквы, длинные петельки. Бони положил руку на одну из этих стопок, словно для клятвы.
— Мы верили, что где-то — ну, то есть где-то там — должно быть какое-то, что-то. Крафт знал, что это и где его можно найти. Что-то созданное, или найденное, или. И это было именно оно.
— Что — «оно»?
— Драгоценный камень. Или что-то такое. Он так говорил. Роузи смотрела, как Бони бродит взглядом по кипам конвертов из папиросной, уже разорванной бумаги.
— Я оставлю их здесь, — сказал он. — Просмотри. И ты поймешь. Он сказал, что вернется с ним.
— Бони, — сказала Роузи. — Ведь это просто сказка.
— Я пытался, я правда старался, Роузи, но больше не могу. Как я не хочу все это на тебя вешать. Но я просто. — Он тяжело оперся на край стола, и руки его задрожали. Казалось, он вот-вот расплачется. — Зачем я ждал, зачем. Зачем.
— Послушай, — сказала Роузи, — Бони. Даже если он действительно думал, что нашел это что-то. Он ошибался.
Бони поднял голову и взглянул на нее. Его глаза были полны безумной надежды или страха, ну что она может с ним поделать.
— Потому что он умер, — продолжала Роузи. Ей это казалось таким очевидным. — Он заболел и умер.
Он засмеялся, и Роузи вместе с ним, радуясь, что отвлекла его. Бони отвернулся от писем, и она помогла ему дойти до раскладушки.
451
Джорджоне (Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, 1476/1477 — 1510) — итальянский художник эпохи Высокого Возрождения. Работал главным образом в Венеции. Картина «Буря» создана около 1505 г.
452
…днями лет наших — семьюдесятью годами… — «Дней лет наших — семьдесят лет, а при большей крепости — восемьдесят лет; и самая лучшая пора их — труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим» (Пс. 89:10).
453
Камень камней (лат.), философский камень. Название трактата Хильдегарды Бингенской о целебных свойствах драгоценных камней.
454
Я, во всяком случае, не стану будить свою жабу, пока она лежит тихо, и не возьму по глупости драгоценный камень из ее головы. — Соединение поговорки «Не буди спящую собаку» и поверия о том, что в голове у жабы спрятан драгоценный камень, который нагревается или меняет цвет в присутствии яда. Так, у Шекспира:
В алхимии — образ материи, из которой добывается философский камень, или самого камня.