Нет. По-настоящему тебя предают друзья. Те, кого ты любишь. Предполагается, что любовь и дружба раскрывают в людях все самое лучшее. Но у меня был печальный опыт. Доверие ведет к предательству. Можно даже сказать, что доверие провоцирует на предательство. Я испытал это на себе, научился на собственном опыте. Вот как все было со мной.
ОЛИВЕР: Признаюсь, я задремал. Et tu?[15] О, нарколептический и стеатопигий Стюарт, человек сумеречных, сиречь расплывчатых понятий и Weltanschauung,[16] сложенного из «Лего». У меня предложение: давайте смотреть с позиции долгосрочной перспективы. Чжоу Эньлай,[17] мой герой. Как вы оцениваете влияние великой французской революции на мировую историю? На что мудрый человек ответил: «Еще рано подводить итоги».
Или, если уж не такой олимпийский или конфуцианский взгляд, то давайте хотя бы выберем некую перспективу, некий оттенок, некое оригинальное размещение красок, о'кей? Жить — все равно, что писать роман, историю собственной жизни. Мы все именно так и живем — как пишем. Но, увы, публикации достойны немногие. Опасайтесь нагромождения сентиментального вздора! Вы нам не звоните. Мы сами вам позвоним… хотя, нет. По здравому размышлению, мы вам тоже звонить не будем.
И не судите Оливера строго, не надо делать поспешных выводов — я вас уже предупреждал. Оливер — не сноб. Во всяком случае, не в буквальном смысле. Дело не в содержании этих романов и не в социальном положении их героев. «История вши бывает не менее увлекательной, чем история Александра Македонского — все зависит от мастерства рассказчика». Несокрушимая формула, вы согласны? Необходимо чувствовать форму, уметь контролировать повествование, отбирать лучшее, убирать все излишнее, пропускать несущественное, делать акценты на главном, правильно распределять материал… иными словами, это должно быть произведение искусства. Это грязное слово из девяти букв — искусство. История нашей жизни — это не автобиография, это всегда роман. Вот первая из ошибок, которую делают многие. Наши воспоминания — это просто еще одна выдумка. Ну давайте, признайтесь. А вторая ошибка — уверенность многих авторов, что посредством усердного поминовения эпизодов из прошлого, якобы оживленного в доверительной задушевной беседе за кружечкой пива, можно составить повествование, которым проникнется даже самый бездушный и черствый читатель, каковой появляется периодически и неизбежно. И каковой задает вполне правомочный вопрос: и зачем ты мне это рассказываешь? Если для авторской терапии, то не жди, что читатель с готовностью примет роль участливого психиатра. Все это — вежливый способ высказать чистосердечное мнение, что роман о жизни Стюарта публикации не достоин. Я честно прочел главу. По первой главе уже можно судить обо всей книге. Иногда я заглядываю на последнюю страницу, чтобы быть уже до конца уверенным, но в данный момент я на такое себя не сподвигну. И не говорите, что я слишком резкий и категоричный. Но если вы так считаете, то признайте хотя бы, что я, пусть и категоричный, но говорю правду.
Итак, к делу. Любая история любви начинается с преступления. Согласны? Могут ли grandes passions[18] разгореться в сердцах невинных и простодушных? Разве что в средневековых любовных романах или в воображении подростков, только-только достигших половозрелости. Но среди взрослых и зрелых людей? А как уже отмечал Стюарт, наша карманная энциклопедия на ножках, нам всем тогда было чуть-чуть за тридцать. У каждого кто-то есть, или есть относительно, или есть хотя бы мечты и надежды, что кто-то будет, или воспоминания о ком-то, кто был когда-то, и все это мы отбрасываем за ненадобностью или предаем, когда появляется мистер или мисс — или, в данном конкретном случае, миссис — Тот Самый (Та Самая). Разве я не прав? Разумеется, мы всегда найдем способ, как оправдать свое вероломство, как представить предательство чуть ли не героическим подвигом, и уже ретроспективно рассматриваем свое сердце как tabula rasa,[19] на которой писалась история великой любви; но все это — лишь отговорки, правильно?
И если преступники — все, то кто из нас будет судить остальных? Разве я виноват больше других? Когда мы познакомились с Джилиан, я был увлечен одной сеньоритой из страны Лопе,[20] по имени Роза. У меня все складывалось неудачно, но ведь я и должен был это сказать, правильно? Стюарт, когда познакомился с Джилиан, был погружен в мир летучих фантазий и мучался сожалениями о бесцельно прожитых годах. А Джилиан, когда с ней познакомился я, была недвусмысленно увлечена пресловутым Стюартом — мало того, они состояли в законном браке. Вы возразите, что это все относительно. А я скажу: нет — абсолютно.
Но если вы все-таки собираетесь применить правовой прессинг и предъявить обвинения, тогда что я могу сказать, кроме как mea culpa, mea culpa, mea culpa,[21] но ведь я же не травил курдов нервно-паралитическим газом, правда? Дополнительно и в качестве альтернативы, выражаясь раздвоенным языком юристов, я бы сказал, что замена Стюарта на Оливера в сердце Джилиан была — как никогда не сказали бы вы, напыщенные и угодливые двуногие, — весьма неплохим вариантом. Образно выражаясь, она вложила свой капитал в более выгодное предприятие.
Но, так или иначе, все это было давным-давно, четверть жизни назад. Вам не приходит в голову выражение fait accompli[22] (не стану искушать судьбу с droit de seigneur[23] или jus primae noctis[24])? Знаете про закон о сроках давности? Семь лет — для всех деликтов и преступлений, насколько я помню. Разве нету закона о сроках давности для того, кто увел чужую жену?
ДЖИЛИАН: Даже если меня не спрашивают напрямую, все равно всем интересно, как так можно: влюбиться в Стюарта и выйти за него замуж и тут же влюбиться в Оливера и выйти за него замуж за максимально короткое время, насколько это вообще допустимо законом? Что тут скажешь? Так получилось — и все. Я никому не советую повторять за мной, я просто хочу сказать, что такое возможно. И по сердцу, и по закону.
Я действительно любила Стюарта. Я влюбилась в него почти сразу, просто и без обиняков. Мы сблизились, оказалось, что нам хорошо в постели, мне было приятно, что он меня любит, — так все и случилось. А потом, когда мы со Стюартом поженились, я влюбилась в Оливера — уже далеко не так просто. Наоборот, очень сложно, вопреки здравому смыслу и собственным чувствам. Я пыталась сопротивляться этой любви. Я ее отвергала, чувствовала себя виноватой. Очень виноватой. Но при этом я себя чувствовала живой, переполненной чувствами и привлекательной. Нет, никакого «романа» у нас с ним не было. Лишь потому, что я наполовину француженка, люди сразу же начинают шептаться про ménage a trois.[25] На самом деле, ничего даже похожего не было. Во-первых, все было более основательно и серьезно. И мы с Оливером не спали, пока я не рассталась со Стюартом. Почему люди всегда берутся судить о чужих делах, о которых не знают? Все «знают», что главной причиной был секс, что Стюарт был не слишком хорош в постели, в то время как Оливер был просто непревзойденным любовником, а я, соответственно, выгляжу этакой расчетливой вертихвосткой, шлюхой и стервой по совместительству. Но если вам действительно интересно, то в первый раз, когда мы с Оливером оказались в постели, у него случился острый приступ «нервозности первой брачной ночи» и вообще ничего не было. Во второй раз было немногим лучше. И только потом у нас начало получаться. Как ни странно, но в этой области он значительно уступает Стюарту в плане уверенности в себе.
Дело в том, что можно любить сразу двоих — то есть, сначала одного, а потом другого, так что вторая любовь прерывает первую, как это было со мной. Их можно любить по-разному. Это не значит, что одна любовь — настоящая, а другая — нет. Жалко, что я не смогла объяснить это Стюарту. Я любила их обоих по-настоящему. Вы мне не верите? Впрочем, какая разница, я не хочу никого убеждать. Я просто хочу сказать: это случилось не с вами, правильно? Это случилось со мной.