Я открыл ресторан на пару с приятелем. Вас это, наверное, удивляет. Да я бы и сам, честно сказать, удивился, если бы оставался в Англии. Но там это воспринималось как должное. Там все происходит проще: сегодня ты агент по продаже недвижимости, а завтра учишься на судью. Я любил хорошо поесть, я знал банковское дело, у меня был друг — замечательный повар. Мы нашли помещение, взяли ссуду, наняли дизайнера, подобрали персонал и hey presto[30] — у нас свой ресторан. Вот так вот просто. Просто не в смысле сделать, а в смысле задумать, но когда все задумано правильно, то и сделать гораздо проще. Мы назвали его «Le Bon Marche»[31] — чтобы обозначить соотношение умеренных цен и качественной продукции. Кухня и стиль представляли собой сочетание французской, калифорнийской и тайской традиций. Вам бы понравилось.
Потом я продал свою долю партнеру, а сам переехал в Балтимор. Открыл еще один ресторан. Дела пошли хорошо. Но прошло время, и… В Америке так и бывает. В Англии это назвали бы «не прикипел к месту» или «сам не знает, чего ему надо». Но для Америки это нормально. Ты добился успеха — ты выбираешь другую область, чтобы добиться успеха и в ней. У тебя ничего не вышло — ты все равно выбираешь другую область, чтобы добиться успеха. Как я уже говорил, американцы — непробиваемые оптимисты.
Я занялся распространением продуктов питания органико-биологического производства. Эта область показалась мне перспективной. Спрос на такую продукцию неуклонно растет, особенно — в больших городах, где люди заботятся о своем здоровье и имеют достаточно средств, чтобы покупать экологически чистую пищу. Соответственно, предложение тоже растет, растет число фирм и хозяйств, производящих биоорганическую продукцию, разумеется — в экологически чистых, «здоровых» аграрных районах. Как правило, это мелкие, локальные хозяйства, и люди, которые там работают, слишком заняты своим делом или слишком идеалисты, чтобы заниматься торговлей и дистрибуцией. Задача дистрибьютора — наладить связи между производителем и потребителем. Существуют, конечно, фермерские ярмарки и базары, но, на мой взгляд, это не столько бизнес, сколько презентация — развлечение для туристов. Торговля, как правило, происходит либо в розничные торговые точки, либо доставкой по предварительному заказу. Но все это организовано на любительском уровне, без учета особенностей и законов маркетинга. Нередко бывает, что мелкие производители экологически чистых продуктов питания рассуждают так: нам не нужно себя рекламировать, как мы есть чистые и непорочные. Они просто не понимают, что даже сейчас — именно сейчас — добродетель тоже нуждается в хорошем маркетинге.
Вот этим я и занялся. Дистрибуцией и маркетингом. Как правило, производители органико-биологической пищи, они как амиши[32] — далеки от современной цивилизации. Во многих розничных торговых точках до сих пор обретаются идеалисты из бывших хиппи, которые убеждены, что успешный бизнес — удел серого обывателя из среднего класса, а способность сделать себе правильную рекламу — смертный грех. В то время как их клиенты — это нормальные люди из среднего класса, которым нет надобности приобщаться к продвинутой контркультуре каждый раз, когда им захочется репу или пастернак без ядовитых химикатов. Как я уже говорил, все упиралось в то, чтобы наладить связи.
Вижу, что я увлекся. Просто, когда я начинаю об этом говорить… ладно, ладно, я понял намек. В общем, я осел в Балтиморе и несколько лет занимался распределением продуктов питания органико-биологического производства. Потом устроил себе отпуск на две недели и поехал в Англию. На самом деле, отдыхать я умею не очень, устаю от безделья, так что я принялся изучать местную розничную торговлю и системы доставки, и, честно признаюсь, все это повергло меня в состояние легкого шока. Поэтому я решил вернуться и обосноваться здесь. Собственно, так я и жил потом.
ОЛИВЕР: А потом, а потом… в старое доброе время по Гринвичу.
Вот ведь забавно: мы говорим «старое доброе время». А ведь время совсем не доброе. Оно норовистое и злое. Да, время именно злое. И капризное. Капризная субретка-обманщица — Время. Большую часть твоей жизни она еле-еле волочит ноги и надувает губки, а потом — когда наступает «счастливый час», тот лучезарный момент, когда удача и радость все-таки посетили твой скромный дом, — она проносится мимо, как официантка на роликах. Возьмем, к примеру, счастливый час, который начался в то мгновение, когда я благоговейно преклонил колени и поклялся к любви и верности ma belle.[33] Откуда мне было знать, что все это счастье закончится в тот достославный момент, когда мыс вами расстались в последний раз? И кто знает, когда эта кокетливая шалунья с подносом над головой снова объявит счастливый час? Признаюсь, когда мы вернулись в Англию, первое время все было плохо — пресно и плоско, как равнины Голландии. А потом появилась Мари. То есть, сначала благовещение о Мари, а потом и сама Мари. Она — наша маленькая Сингапурская петля. Сингапурская Петелька.[34]
Да и потом тоже было немало веселья на нашей ярмарке, шумного плеска у водопоя. Иными словами, поводов для депрессии все равно хватало. Смерть отца, например. Это был действительно тяжкий день. Безысходный. Вдумчивые энциклопедисты, специалисты в душевных расстройствах, серьезные калибровщики Angst'a[35] сделали вывод, что стресс от смерти отца сродни стрессу от переезда на новую квартиру. Может, они это определили другими словами, и тем не менее. Что касается лично меня, то я больше переживал не за потерю отца семейства, а за потерю ковра на лестницу и настольной лампы с утенком Дональдом на абажуре.
И не надо делать такое лицо. Вы же не знаете моего папеньку, правда? Но если вдруг — я сомневаюсь, конечно, но вдруг, — вы его знаете, то все равно, он был не вашим отцом, а моим, старый подлюга. Бил меня хоккейной клюшкой буквально с самого раннего детства, едва меня отняли от груди. Или это была не клюшка, а бильярдный кий? И все потому, что я был очень похож на мать. Все потому, что она умерла, когда мне было шесть лет, и отец не мог смотреть на меня спокойно — сразу же вспоминал ее. Мое с ней сходство его задевало. О, предлоги всегда находились: моя нарочная дерзость и наглость — и ненарочная тоже; скажем так, наглость экспромтом, — плюс мои усердные пироманские поползновения, но я-то всегда понимал, в чем дело. Он был холодным, бесчувственным человеком, мой папенька. Холодным, как рыба. Этакий старый палтус. Он курил трубку, чтобы скрыть рыбный запах. А потом, в один прекрасный день, его чешуя высохла, а жабры затвердели, как засохшие рисовальные кисточки. В завещании он выразил пожелание, чтобы его кремировали, но я устроил ему роскошные похороны на перекрестке дорог с колом в сердце — чтобы уже наверняка.
Свое «поместье» — это я так с иронией говорю, «поместье», на самом деле делянка под огород: речь о медных грошах, а не о золотых муидорах,[36] — он оставил Софи и Мари. Особо оговорив, чтобы вышеупомянутого Н. Оливера Рассела даже и близко не подпускали к мулле. Он также оставил письма своим вышеупомянутым внучкам, где объяснил — почему. Конверты, скажем так, были слегка осмолены.
Внутри была жуткая смесь магического реализма и откровенного пасквиля. Ради детей я их выбросил в ближайший oubliette.[37] Жена меня опозорила — она плакала на похоронах. Очевидно, что в садке для престарелых рыбешек, где монсеньор Палтус влачил свои годы заката, имела место локальная вариация мировой скорби, и в крошечной раке для мощей было с верхом костей-имплантантов и зубных протезов, вопиющих о вере в воскрешение тела Волнующая концепция в лучшие времена, но в тот конкретный момент — трансцендентально кошмарная. Джилиан, без сомнения, находила все это странно трогательным. Вот она и рыдала, хотя я очень просил ее успокоиться. Потом, вернувшись в садок для престарелых рыбешек, мы долго выслушивали проникновенные речи об отчаянных папиных подвигах с ходильной рамой и калоприемником. Я тоже сказал свое слово. Как это обычно бывает, отделался общими фразами.
32
Амиши — консервативная секта меннонитов. Живут в сельских общинах. Буквальное толкование Библии запрещает им пользоваться электричеством, автомобилями и т. д.
34
Коктейль из лимонного сока, ликера Cherry Brandy, джина и содовой. Его придумал в начале XX века Нганг Тонг Буун, шеф-бармен «Бара писателей» в известнейшей сингапурской гостинице «Раффелз», которая и по сей день остается самым дорогим отелем в городе.
37
подземная тюрьма, «каменный мешок»