ТЕРАПЕВТ. [Я предложил ему расслабиться и позволить проявиться его ассоциациям.]
ПРЕСТОН. Я ненастоящий. Я самозванец. Я - это не я. Без преувеличения. Я не могу поверить в себя... [Молчание.] Я завяз... Завяз во внешней жизни, завяз с Беверли, завяз как Джигс, я скован. Две недели тому назад мы с Беверли прекрасно провели время в постели. Но, предположим, она забеременеет - я застрял с поисками новой квартиры... [Молчание.]... Я не должен говорить, ни к чему хорошему это не приведет.
ТЕРАПЕВТ. Вы застряли в состоянии застревания - это по крайней мере, реально.
ПРЕСТОН. [Он соглашается. В течение нескольких минут молчит. Затем, слегка повернувшись, смотрит на меня с кушетки.] Я беспокоюсь о вас. Должно быть, тяжело не знать, что делать, сказать что-то или нет. Это было бы тяжело даже для самого Фрейда.
ТЕРАПЕВТ. [Меня поразил тон его голоса, совершенно отличный от его обычно развязной, торжествующей интонации. Спустя минуту:] Мне кажется, что я слышу новый оттенок в том, что вы сказали - чувство искренней симпатии ко мне, а не триумф?
ПРЕСТОН. Да, это симпатия. Просто вы были здесь, со мной. Мы оба застряли... Это воспринимается как-то иначе, чем во время предыдущих сеансов.
ТЕРАПЕВТ. Чуть ли не впервые я наблюдаю в вас подлинное человеческое чувство... В Ожидании Годо [о котором мы упоминали ранее] они чувствуют что-то по отношению друг к другу.
ПРЕСТОН. Да, очень важно, что они ждут вместе.
Подобное возрождение подлинного человеческого чувства симпатии, каким бы простым оно ни было, является решающим моментом в психотерапии. Чтобы должным образом оценить, что это за шаг, мы должны взглянуть на него на фоне современной драмы. Драма ищет этого фундаментального состояния чувства. Наша ситуация такова, что на гребне волны рационализма и техникализма мы потеряли из виду человека и интерес к нему; и теперь мы должны смиренно вернуться назад к простому факту заботы. Критической проблемой, выступившей на передний план в современной драме, является, например, крах общения. Это тема наших самых серьезных пьес, таких как работы О'Нила, Беккета, Ионеско и Пинтера. Маска снимается, и мы видим явную пустоту, как в пьесе О'Нила Разносчик льда грядет. Благородство человека, как необходимая предпосылка и трагедии и любого подлинного гуманизма, переживается на сцене в том факте, что величие оставило человека - оно присутствует там, но как вакуум; оно присутствует как отсутствие. Это парадоксальное состояние смысла бессмысленности. Очевидный вакуум, пустота и апатия - трагедийные факты.
В Ожидании Годо существенно важным является то, что Годо не приходит. Мы в бесконечном ожидании, проблема остается. Было ли здесь вчера дерево? Будет ли оно здесь завтра? Беккет - не говоря уже о других драматургах и мастерах образного жанра - через потрясение заставляет нас осознать нашу человеческую значимость, глубже заглянуть в наши человеческие обстоятельства. Мы находим себя заботящимися, несмотря на видимую бессмысленность ситуации. Годо не приходит, но в ожидании есть забота и надежда. Смысл в том, что мы ждем и что мы, подобно персонажам драмы, ждем в человеческом взаимоотношении - мы разделяем друг с другом потрепанное пальто, туфли, кусок репы. Ожидать - значит заботиться, а заботиться - значит надеяться.
Это парадоксальная ситуация, которую ясно уловил Т.С.Элиот:
"Душе я сказал - смирись! И жди без надежды,
Ибо ждала ты не то; жди без любви,
Ибо любила б не то; есть еще вера -
Но вера, любовь и надежда - все в ожиданье.
Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям -
Тьма станет светом, незыблемость ритмом".[260]
Многие из современных драм, конечно, сводятся к отрицанию, а некоторые из них стоят на краю, в опасной близости к нигилизму. Но именно нигилизм, потрясая нас, заставляет взглянуть в лицо пустоте. И для имеющего уши, чтобы слышать, из этой пустоты (этот термин теперь обозначает запредельное качество) теперь вещает более глубокое и непосредственное понимание бытия. Именно мифос о заботе - и я часто полагаю, что лишь он один - дает нам возможность противостоять цинизму и апатии, которые являются психологической болезнью нашего времени.
Это указывает на новую мораль - не видимости и формы, а подлинности во взаимоотношениях. То, что смутные очертания такой морали уже просматриваются в нас, видно по той части младшего поколения, которая проявляет по отношению к этой проблеме искреннюю озабоченность. Этих людей не интересуют деньги и успех; сейчас эти вещи "аморальны". Они ищут честности, открытости, искренности личностного отношения; они ищут подлинного чувства, прикосновения, взгляда в глаза, разделения фантазии. Критерием становится истинный смысл, и его следует определять своей собственной подлинностью, делая свое собственно дело и отдаваясь, то есть открывая себя другому. Неудивительно, что в наше время слова вызывают подозрение; ибо эти состояния детерминированы только непосредственными чувствами.