Такое состояние дел неприятно. Он встревожен перед лицом мира, которого боится, и чувствует себя несчастным. Стараясь избежать ужасного осознавания своей жизни и не имея постоянной цели, ради которой стоило бы сдерживать свое стремление к бессознательности, аддикт приветствует забвение. Он находит его в любом переживании, которое может на время отдалить его от болезненного осознания себя и своей ситуации. Опиаты и другие сильные депрессанты выполняют эту функцию напрямую, порождая всеобъемлющее утешающее и успокаивающее ощущение. Их обезболивающее действие и порождаемое
ими чувство, что употребляющему не нужно больше ничего делать для устройства своей жизни, делает опиаты выдающимися в качестве объектов аддикции. Чейн цитирует аддикта, который, после первого укола героина, стал регулярно употреблять его: "Я стал действительно сонным. Я пошел, чтобы лечь в кровать... Я подумал: вот это для меня! И я не пропустил ни дня с тех пор, до нынешнего времени". Любое переживание, в котором человек может потерять себя — если это то, чего он хочет — может выполнять такую же аддиктивную функцию.
Но, однако, существует парадоксальная цена, которую надо заплатить за это освобождение от сознательности. Отворачиваясь от своего мира к аддиктивно-му объекту, который он оценивает все выше за его безопасный, предсказуемый эффект, аддикт перестает справляться с миром. Становясь все более увлеченным наркотическим или другим аддиктивным переживанием, он становится все менее и менее способен иметь дело с тревогами и неопределенностью, которые в первую очередь довели его до этого. Он это понимает, а то, что было призвано служить для спасения - интоксикация - только усугубляет его сомнения в себе. Когда человек, реагируя на свою тревогу, делает что-то, к чему сам не чувствует уважения (напивается или переедает), то его отвращение к себе приводит к новому возрастанию тревоги. В результате, и теперь уже имея дело с более мрачной ситуацией, он даже больше нуждается в утешении, которое предлагает ему аддиктивное переживание. Таков аддиктивный цикл. В конце концов, аддикт становится тотально зависимым от аддикции в своем удовлетворении жизнью, и ничто другое не может его заинтересовать. Он оставил надежду управлять своим существованием; забвение - единственная цель, которую он способен от всего сердца преследовать.
Симптомы отнятия возникают потому; что человек не может быть лишен своего единственного источника удовлетворения в мире — мире, от которого он все больше отчуждается - без соответствующей травмы. Проблемы, с которыми он изначально столкнулся, теперь увеличились, и он привык постоянно убаюкивать свое осознавание. В этой точке ужасающего нового столкновения с миром, худшего, чем все предыдущие, он сделает все возможное, чтобы сохранить свою защищенность. Это — осложнение аддиктивного процесса. Опять в игру вступает низкая самооценка аддикта. Она породила его чувство беспомощности не только против остального мира, но также и против аддиктивного объекта, так что он теперь верит, что не может ни жить без него, ни освободиться от его хватки. Это естественный конец для того, кто тренировался в беспомощности всю свою жизнь.
Интересно, что аргумент, используемый против психологических объяснений аддикции, может на самом деле помочь нам понять аддиктивную психологию. Часто утверждается, что раз животные в лаборатории становятся морфиновыми аддиктами, и раз дети рождаются зависимыми от наркотика в случае, если их матери регулярно употребляли героин во время беременности, значит, невозможно, чтобы психологические факторы могли играть роль в этом процессе. Но именно тот факт, что дети и животные не имеют тонкого различения интересов или полной жизни, которую взрослое человеческое существо в идеале имеет, и делает их настолько одинаково подверженными аддикции. Когда мы думаем об условиях, в которых животные и дети становятся зависимыми, мы можем лучше понять ситуацию аддикта. Обезьяны содержатся в маленьких клетках, с инъекционным аппаратом, прикрепленным к синие, лишенные разнообразной стимуляции, которую обеспечивает их естественная среда обитания. Все, что они могут делать — это нажимать на рычаг. Разумеется, ребенок тоже неспособен собирать образцы полной и сложной жизни. И эти физически или биологически лимитирующие факторы похожи на психологическое давление, с которым живет аддикт. "Аддиктивный" ребенок отделяется во время рождения одновременно от матки и от ощущений — героина в крови — которые он ассоциирует с маткой, и которые сами являются подобием внутриматочного комфорта. Нормальная травма рождения становится тяжелее, и ребенок испытывает ужас от своей незащищенности перед жестоким миром. Это инфантильное чувство, что ты лишен необходимой безопасности, тоже имеет параллели в ощущениях взрослого аддикта.