«Божественное ложе Аполлона» как раз и порождает эту сладостную негу наших чувств, это полное счастье нашей души. Дети, зачатые в условиях такой совершеннейшей гармонии, унаследуют высшие духовные и физические возможности своих родителей.
Репетиция.
Эмма сняла облегающее платье и укуталась в легкое прозрачное покрывало. Затем она взошла на ложе, которое стало, мягко покачиваясь, убаюкивать ее. Эмме казалось, что ее уносит дуновение ветерка.
Доктор Грэхем поднес огонь к кусочку амбры в курильнице. Зал наполнился пряным ароматом сладостно опьянявшим Эмму.
— Думайте о чем-нибудь прекрасном, радостном, — прошептал доктор Грэхем и тихонько ударил в ладони, — о чем-то, что вам мило.
Зал погрузился в полумрак, и предметы стали расплываться в неясные тени. Эмме казалось что из-под пола льется тихая, нежная музыка доносящаяся словно издалека. Уносимые ветром звуки арфы, рыдающий шепот флейты, томный напев виолончели, приглушенные детские голоса.
Затем засверкали всеми красками окна. В своем чудесном блеске они походили на драгоценные камни и гармонировали с мелодией и словами песни, которая, казалось, не только звучала, но и светилась. Мелодия сияла, краски пели.
Так пел хор, его сопровождали тихие вздохи флейт, появился нежно-оливковый цвет, а с ним красный и матовый белый.
Радостные звуки взлетали в темной зелени, в нее вплеталось синее и желтое, напоминая о фиалках и желтоголовниках.
Ликующие трели взвились, чтобы затем постепенно сникнуть. Синева стала гуще, ее пронизывали розовые и желто-зеленые огоньки.
Величественная и гармоничная, лилась мелодия, омытая темно-синими, красными и зелеными волнами, облагороженная золотом зари и сиянием пурпура. И наконец потерялась в светлой зелени и бледной желтизне[20].
— Думайте о чем-нибудь, что вам мило.
Мило? Может быть, мать? Она приехала к Эмме в Лондон, когда та написала ей, признавшись в своем позоре, и позаботилась о ребенке. Однако понять поступок Эммы она не смогла, и это встало между ними. Пропасть, через которую не было моста. Они жили в разных мирах, и между ними не было уже ничего общего.
Ребенок? Она родила его в страданиях и позоре, и он был похож на отца. Он так же поднимал веки, кривил рот, раздувал ноздри, как это делал сэр Джон. Когда Эмма смотрела на своего ребенка, ей хотелось задушить его. Как она обрадовалась, когда мать увезла его в Хадн.
Том? Все это она вынесла ради него. Сердце ее жаждало горячей любви, рвалось к великому и благородному, но все обернулось совсем иным. Она хотела вызволить друга, а он три дня спустя завербовался на военную службу. Она понимала его. Он преклонял колени перед чистым непорочным образом, но вот этот образ запятнан, разрушен, и оказалось, что некого любить и не на что надеяться. И для нее тоже. Нет никого, кого бы она любила.
И тем не менее она чувствовала себя свободно и легко, как будто парила в воздухе. Словно покрывало, лег на лоб и веки аромат амбры. Как зыбкие огоньки в ночи, светились мягкие краски, и перекатываясь, как на волнах, текла мелодия арф и флейт, и звучали чистые детские голоса хора.
Сон ли это? Там, в бледной зелени и размытой желтизне, лицо — темные глаза, улыбающиеся яркие губы, готовые к поцелую… Овертон?
Музыка смолкла, краски исчезли, ложе было неподвижно. Открылись окна, впустив яркий дневной свет.
Над Эммой склонилось лицо доктора Грэхема.
— Ну, — спросил он нетерпеливо, — что вы скажете?
Она в смятении выпрямилась. Затем к ней вернулась память, и она медленно сошла с ложа.
— Обман чувств, — сказала она, пожимая плечами, — но сделано очень ловко.
Он взглянул на нее разочарованно:
20
Пфальц — баварский надворный советник и архивариус секретного архива Карл фон Экхартсхаузен около 1786 г. сконструировал в подражание Грэхему аналогичное «ложе плодовитости». Чтобы сконцентрировать звуки музыки и усилить их воздействие на нервы, он изготовил особое устройство — резонирующую поверхность, на которую ложился человек. Вдали от него, в другой комнате, сажали музыканта-исполнителя под большим жестяным колпаком, от которого к резонатору тянулись две трубы. Звуки концентрировались под колпаком и по трубам передавались в другую комнату. По свидетельству современника, у лежащего возникало приятное ощущение, которое разливалось по всему телу и вызывало «легкий зуд во внутренностях и в диафрагме». Таким способом пытались излечить прежде всего от приступов гнева и ярости, во время которых, как тогда считали, внутренние органы сужались и давили на желчный пузырь. Легкая вибрация нервов, вызванная музыкой, устраняла сжатие и приводила к свободной циркуляции крови. Цветовая музыка, или «зримая музыка», была изобретена еще раньше священником-иезуитом Кастелло. Это устройство, позволявшее брать целые цветовые аккорды, позднее было усовершенствовано. Равновеликие цилиндрические стаканы наполнялись водой, окрашенной различными химическими красками, их размещали в определенном порядке, как струны фортепиано, и располагали цветовые оттенки подобно музыкальным тонам. Позади этих цветных стаканов прикрепляли латунные пластины, заслонявшие их. Эти пластины были соединены проволокой с клавиатурой фортепиано, так что, когда нажимали на клавишу, пластинка поднималась и становился виден определенный цвет, подсвеченный сзади пламенем свечи. Когда клавишу отпускали, исчезал и соответствующий ей цвет. Таким образом, с помощью цвета пытались выразить чувства так же, как с помощью звуков, создав гармонию слова, музыки и цвета. Врачеванию служили и различные оттенки запахов. Считалось, что в основе всех запахов лежит сера, а различия происходят от способа ее соединения с другими веществами; что подобно тому, как сочетание всех цветов дает белый цвет, так и из смешения многих благоуханий непременно возникает запах амбры. Поэтому амбру смешивали с различными лишенными запаха веществами, получая разные ароматы, которые выбирали по желанию пациента. Все эти эксперименты были основаны на теории, что человек обладает только одним чувством — осязанием, в то время как вкус, обоняние, зрение и слух — лишь проявления осязания в соответствующих органах. Поэтому зрение называли «осязанием глаз», слух — «осязанием ушей» и т. д.