И Эмме не раз приходилось быть свидетельницей бурных сцен и столкновений, возникавших между ним и посетителями, наводнявшими ателье знаменитого художника. Но сама она никогда не была причиной его раздражения. Он воздвиг ей, как кумиру, алтарь в своем сердце. Ее испуганного взгляда было достаточно, чтобы он стал мягким и послушным.
Его друзья не могли надивиться ее влиянию на Ромни. Хейли, поэт, чуть ли не ежедневно посещавший сеансы, приписывал это ощущению счастья, наполнявшему Ромни с тех пор, как он обрел столь совершенную модель. Но сам Ромни впал в неистовый гнев и категорически отверг это утверждение.
— Модель? Глупости! Она значит для меня в тысячу раз больше, чем просто модель! — воскликнул он, устремив пылающий взор на Эмму, стоявшую перед ним на возвышении. — Она — молодое солнце, взошедшее для старого человека. Она согревает трухлявые кости, разгоняет туман, поселившийся в его мозгу, освежает сердце. — Он прислонился к мольберту, обратив свой взгляд вовнутрь, как бы стремясь проникнуть в самые тайные глубины собственного сердца. — У меня такое ощущение, что от нее струится ко мне что-то мягкое, текучее и в то же время сильное и прочное. Оно источает аромат цветка, звучит, как музыка, и дарит мне исцеление. Вот в этом-то и дело. Может быть, и Грэхем не просто шарлатан?
Хейли громко захохотал:
— Ты тоже попался на удочку этому обманщику? Я просто удивлен, что до сих пор еще не вмешалась полиция. Это шарлатанство начинает уже угрожать общественной безопасности. Едва мы избавились от средневековых процессов ведьм, как на смену им пришла наука с новыми предрассудками. И люди такого сорта еще считают себя образованными и просвещенными!
Ромни серьезно взглянул на него:
— Ты шутишь; ведь еще Шекспир сказал: «Много в мире есть того, что вашей философии не снилось». Я не ученый, умею только немного рисовать, но одно я знаю твердо: пока вблизи меня мисс Эмма, я буду здоров и не сойду с ума!
Он произнес это странным, дрожащим голосом, как бы спасаясь от приближения чего-то ужасного.
Хейли взглянул на него с тревогой:
— Опять ты вернулся к своей излюбленной теме! — воскликнул он с деланной шутливостью. — Взгляните, Эмма, на этого человека! Не правда ли, он пышет здоровьем, от него веет умом. А между тем он вбил себе в голову, что в один прекрасный день лишится разума. Потому, видите ли, что у одного из его родственников было несколько не совсем обычных идей.
И он снова разразился деланным смехом. Ромни пожал плечами.
— Ну, смейся, смейся! Когда сверхмудрецы не понимают чего-нибудь, они смеются. И думают, что этим все решено. Мой дядя был не эксцентричным, а больным человеком. Всякий раз в новолуние кровь бросалась ему в голову и сводила его с ума. Тогда начинался запой. И то же было с его отцом, моим дедом. И всякий раз, когда им овладевало безумие, он кричал, что в его черепе поселился черт и нашептывает ему, чтобы он покончил жизнь самоубийством. Врачи смеялись, как ты, Хейли, смеялся только что. Но настал день, когда он исполнил пожелание черта и повесился. И тогда они уже не смеялись.
Он произнес все это так печально и вместе с тем так спокойно, что Эмму охватил ужас. Взгляд Хейли тоже стал серьезным.
— Но ведь ты совсем другой человек, Ромни, ты ведь не такой, как твой дядя! — сказал он мягко, как уговаривают больного ребенка. — Ты ведешь размеренный образ жизни, не пьешь.
— Не делаю то, не делаю другого, как будто в этом суть. Чему быть, того не миновать. Вести тихую, спокойную жизнь — вот смысл всей вашей премудрости. Хватит об этом! За работу! Это лучший способ оглушить себя, чтобы не думать о бессмыслице, которую мы называем жизнью!
Он выставил Хейли и запер за ним дверь ателье. Медленно вернулся к мольберту.
— Он очень мил! — сказал Ромни. — И сделал мне много хорошего. Но он так любит выспрашивать и выпытывать… Ему хочется написать мою биографию. А это не так уж приятно — еще при жизни без конца быть в курсе работы над твоим некрологом!