— Это подарок кого-то из наших бразильских друзей, — произнес Лодовико. Он казался уязвленным в самое сердце и опечаленным. — Прекрасное цветущее деревце для сада с прекрасными цветками. Я ни от кого не прятал растение. И мне ничего не известно о его силе. Да и кому известно? — Он поглядел на меня. — Вот ты знаешь! — бросил он мне. — И твой друг-иудей, Виталь, главный в вашем заговоре, знает. Вы же оба поклоняетесь сатане! Наверное, сам сатана рассказал вам, на что способно это растение? Если моя икра и опасна, то только из-за того яда, который вы добавили в нее. — Он снова зарыдал в три ручья, что так хорошо ему удавалось. — Как это мерзко, сделать такое с моим братом!
Синьор Антонио покачал головой. Он не сводил глаз с Лодовико.
— Нет, — проговорил он шепотом. — Никто из них не делал ничего подобного. Это ты принес дерево. И ты принес в дом икру.
— Отец, они чернокнижники, эти люди. Они злодеи!
— Они ли? — переспросил синьор Антонио. — И кто же из наших бразильских друзей прислал нам в дар такое необычное растение? Сдается мне, что ты сам купил его уже в Риме, принес в дом и поставил рядом со своим письменным столом, за которым сочиняешь и делаешь переводы.
— Да нет же, это подарок! Я только не помню, когда он прибыл.
— Зато помню я. И было это совсем недавно, именно в то самое время, когда ты, сын мой Лодовико, горячо проникся идеей, будто бы черная икра восстановит угасающие силы брата.
Все это время Никколо с тревогой наблюдал за происходящим. Он смотрел влево, на отца, вправо, на брата, на священников, когда они вставляли свои вопросы. Пока говорил я, он не сводил с меня пронзительного, полного ужаса взгляда.
И теперь он подался вперед и взял в дрожащую руку блюдечко с икрой.
— Не надо, не трогай! — воскликнул я. — Не подноси близко к лицу. От нее щиплет глаза. Ты же помнишь?
— Я тоже помню, — сказал синьор Антонио.
Один из священников протянул руку к блюдцу, но Никколо уже поставил его на парчовое покрывало на кровати и теперь глядел на икру так, словно это было живое существо, словно перед ним играло пламя свечи.
Он взял в руку серебряную ложечку.
Отец неожиданно выхватил у него ложку, опрокинув блюдце, икра вывалилась на покрывало, оставив на ткани черное пятно.
Лодовико, не сумев совладать с собой, отпрянул от постели, когда икра рассыпалась. Он инстинктивно отскочил назад. И только тогда понял, что наделал. Он взглянул на отца.
В руке юноша по-прежнему сжимал кинжал.
— Ты думаешь, это я виноват? — с нажимом спросил он у отца. — Уверяю тебя, в икре нет никакого яда. А это просто пятно, которое запросто отстирают прачки. Но никакого яда нет!
— Идемте со мной в оранжерею, — предложил я. — Я покажу вам дерево. Найдите животное, какое не жалко. Я покажу вам, на что способен этот яд. Я покажу, как сильно пачкаются смертоносные семена и как легко спрятать их в черной икре.
Вдруг Лодовико кинулся на меня с кинжалом. Я умел защищаться: ударив его по кисти ребром ладони, я выбил кинжал, и тогда Лодовико голыми руками вцепился мне в горло. Я выбросил вверх руки и резко развел в стороны, вынуждая противника разжать пальцы этим внезапным и сильным движением.
Он отшатнулся назад, смущенный моими простыми приемами. Хотя в наше время, когда боевым искусствам учат даже детей, они никого бы не удивили. Мне стало стыдно за свое горячее желание подраться с Лодовико.
Один из стражников взялся за кинжал.
Лодовико стоял, дрожа всем телом, затем, преисполненный отчаяния, он провел пальцами по пятну на покрывале, собрал несколько икринок и положил в рот.
— Вот, смотрите, говорю вам, меня оклеветали! Меня оговорили злобные иудеи, они желают моей гибели по одной-единственной причине: мне известно об их преступлении, о том, что они сделали с Никколо.
Лодовико облизнул губы. Он проглотил крохотную порцию икры, поэтому ему не составило труда скрыть действие яда.
Снова наступила гробовая тишина. И эту тишину внезапно нарушил Никколо.
— Брат, — прошептал он. — Все это случилось из-за Летиции?
— Ложь! — громко запротестовал Лодовико. — Как ты мог такое подумать?
— Если бы я только знал, — проговорил Никколо. — Ведь кто она для меня? Всего лишь одна из множества красивых девушек, на которых можно жениться. Если бы я только знал…
Синьор Антонио смотрел на Лодовико горящими глазами.
— Из-за Летиции? — шепотом переспросил он.
— Уверяю тебя, иудеи околдовали его. Говорю же, это они подложили отраву в икру, я ни в чем не виноват! — Лодовико рыдал, он был вне себя от злости, он что-то шептал и бормотал себе под нос и наконец проговорил: — Это он, Виталь, принес в дом растение. Теперь я вспомнил. Иначе откуда ему и его приятелю узнать о силе яда? Говорю тебе, вот он, этот Тоби, сам во всем признался.
Старик лишь скорбно покачал головой.
— Идемте, — произнес синьор Антонио. Он жестом велел вооруженным стражникам взять Лодовико под руки. Затем старик взглянул на меня. — Проводи нас в оранжерею и покажи источник яда.
8
Лицо молодого человека подергивалось от злости. Та же самая артистичность, какая недавно помогала Лодовико с такой легкостью изображать скорбь, теперь обратила его лицо в маску гнева. Он отпихнул от себя вооруженных стражей и шел сам, высоко подняв голову, пока мы спускались во двор и входили, все, кроме, разумеется, Никколо, в оранжерею.
Дерево в кадке стояло на прежнем месте, и я показал мелкие черные семена, уже успевшие упасть на землю. Показал наполовину увядшие цветки, в которых зрел яд.
Кого-то из слуг послали найти бродячую собаку, и скоро на широкой лестнице раздался цокот когтей обреченного животного.
Виталь с ужасом смотрел на багровые цветки. Синьор Антонио удостоил их лишь беглого взгляда, а оба священника холодно взирали на нас с Виталем, как будто это все-таки мы были виноваты в произошедшем.
Пожилая служанка, испуганная и недоумевающая, поставила глиняную миску перед несчастным, умирающим с голоду псом и пошла за водой.
Я снова натянул перчатки, которые снял, собираясь играть на лютне, и с помощью кинжала Лодовико собрал семена в кучку, затем огляделся по сторонам, ища, чем бы их измельчить. В моем распоряжении имелась только рукоять кинжала.
И я воспользовался ею, чтобы растереть семена в порошок, добрую щепотку которого бросил в миску с водой. Добавил еще щепоть и еще.
Животное с жадностью вылакало воду, облизало миску, после чего немедленно забилось в судорогах. Собака завалилась набок, затем перевернулась на спину и задрожала в агонии. Спустя миг она начала коченеть, а глаза остекленело уставились в пустоту.
Все наблюдали за этой сценой с ужасом и омерзением, все, включая меня.
Зато Лодовико пришел в ярость, он окинул пронзительным взглядом священников, отца, затем собаку.
— Клянусь, я ни в чем не виноват! — объявил он. — Вот иудеи знают о яде. Иудеи и принесли его сюда. Да это же сам Виталь, этот жид, притащил растение в дом…
— Ты опровергаешь собственные слова, — произнес Антонио. — Ты лжешь. Ты запинаешься. Ты, словно трус, умоляешь поверить тебе!
— Говорю же, я не причастен к этому преступлению! — в отчаянии выкрикнул Лодовико. — Иудеи околдовали меня, как околдовали моего брата. Если это сделал я, то сделал во сне, и я ничего об этом не помню. Это во сне я ходил и исполнял все, что они мне приказывали. Что ты знаешь об этих иудеях? Ты рассуждаешь об их священных книгах, но что тебе известно об этих книгах? Разве не их черные книги толкнули меня на преступление? Разве не ярость того демона, который прямо сейчас беснуется в проклятом доме?
— Синьор Антонио, — заговорил пожилой священник, тот, у которого было строгое, но не злое лицо. — Об этом демоне тоже необходимо поговорить. Даже на улице слышно, как он завывает. Разве случившееся не может быть вызвано демоном? Я уверен, что может.
У Лодовико наготове была тысяча оправданий: да, это виноват демон, да, он действовал, подчиняясь его злобной воле, ведь никто и помыслить не мог, насколько силен демон, и так далее.