- А наверху вы были, завод с высоты видели? Идемте, покажу.
И посмотрел на часы, чтобы подчеркнуть присутствующим, что время у него золотое, государственное, но есть законы гостеприимства и они превыше всего. И пусть все у него учатся, каким надо быть радушным хозяином.
Тася хотела отказаться, но почему-то не смогла сказать "я не хочу" или "я не пойду". Это было бы грубо и невежливо, все бы удивились, если бы она так сказала, а сейчас никто не удивился тому, что директор пригласил ее посмотреть завод с этажерки каталитического крекинга. Наверно, его любезность объясняется тем, что они знакомы с Алексеем, может быть - даже друзья.
- Пропустим даму вперед, - сказал Терехов. - А потом я твои деревья все равно посмотрю, - пригрозил он Рыжову. Пусть ученики не надеются - учитель не забыл, что он на дом задавал.
- Я не Потемкин, - пробурчал Рыжов и вместе со всеми пошел вслед за директором.
Тася оборачивалась, искала глазами Казакова, но его нигде не было видно.
- Вы что-нибудь ищете? - спросил Терехов барским тоном: мол, я прикажу - и вам найдут.
- Ничего, - резко ответила Тася.
- Сейчас я вам печь покажу, - сказал Терехов, останавливаясь возле печи, которая была похожа на железный домик без окон.
Терехов обернул руку белоснежным носовым платком, открыл смотровое окошечко, полюбовался яркими языками пламени сам, пропустил вперед Тасю и предупредил:
- Осторожнее.
- Страшный огонь, - сказала она, чтобы что-нибудь сказать.
Терехов посмотрел на нее с улыбкой.
- Страшный? Вам страшно?
Она промолчала. В сказанном был скрытый смысл. Это было неприятно.
Свита несколько поредела, потому что как ни приятно разгуливать по заводу в компании с директором, а надо работать.
- Осторожней, не запачкайтесь, - сказал Терехов. - В таком нарядном светлом платье могут здесь ходить только гости.
Сам он был в светло-кремовом костюме, в шелковой рубашке и в серых с дырочками туфлях.
- А вы? - сказала Тася.
- Я директор.
Когда подошли к крекингу, поднялась суматоха, связанная с тем, что один лифт не работал, а второй, грузовой, был страшно грязный и тоже ходил плохо, останавливался и ходил не до того этажа, до какого требовалось, и лампочка в нем не горела. Словом, как всякий лифт, он доставлял множество неприятностей.
- Не боитесь? - усмехнувшись, спросил Терехов и открыл тяжелую железную дверь грузового лифта. - Со мной?
Тася ступила на звякнувший железный пол. Пол качнулся под ногами. Кто-то побежал за лампочкой, опять послышался крик: "Скамейкина сюда!"
Терехов, сощурив насмешливые глаза деревенского отчаянного парня, посмотрел на Тасю, закрыл двери и нажал кнопку. Лифт дернулся и пополз вверх. Солнечный луч, затканный паутиной сверкающих пылинок, проникал откуда-то в этот дребезжащий темный ящик. Тася видела только этот луч и острые пылинки, которые плавали и кружились в нем. Терехов молчал. Когда лифт остановился, он подал Тасе горячую крепкую руку и засмеялся: "Ну?".
Он потопал ногами по площадке, спросил:
- Что, очень было страшно?
Тася пожала плечами.
Надо было еще подняться вверх по винтовой узенькой лестнице. Терехов пошел вперед и, подавая Тасе руку, каждый раз улыбался.
- Я очень люблю ходить сюда. Убежишь от всех, а здесь ветер такой хороший, и весь завод виден и даже весь мир.
Он взял Тасю за руку, повел.
- Сюда, сюда, теперь сюда, еще немножечко поднимемся. Вы не боитесь высоты? По-моему, вы не должны бояться. Еще сюда. Здесь перила, вставайте. Теперь смотрите.
Они стояли на большой высоте, завод был весь перед глазами, дальше река, темный угол леса. Люди отсюда были не видны.
Терехов закрыл глаза, подставил лицо ветру. Потом усмехнулся:
- Маленькие слабости больших начальников. - Показывая рукой, он объяснял: - А вот градирня. Видите, вода.
Потом нагнулся, поднял с пола белые крупинки, похожие на крупинки града.
- Катализатор, - сказал он с улыбкой.
- Тонна которого стоит дороже тонны сахара и который надо экономить. Тася улыбнулась, вспомнив содержание одного из плакатов.
- Д-да, дорогой, даже противно, до чего дорогой. Скажите мне ваше имя, - попросил Терехов, пересыпая с руки на руку крупинки града-катализатора.
- Таисия Ивановна.
- Нравится завод, Таисия Ивановна? - Он с расстановкой произнес ее имя.
- Нравится.
- Здесь, на крекинге, особенно хорошо. Не слышно шума городского... Уходить не хочется. Там, внизу, дела, а здесь ничего нет, только ветер и незнакомая женщина... очень красивая.
Тася молчала, держала обеими руками развевающиеся от ветра волосы. Шарики катализатора, сахарного града, хрустели под ногами. Странное, неверное, летящее ощущение охватило ее.
- Вон строится завод-смежник, завод синтетического волокна. Разные кофточки нейлоновые хорошенькие будем производить для наших женщин и девушек. А справа тоже завод-смежник, синтез спирта, горе мое. Он завод еще пусковой, на нашем газе, а у нас газа много, они не поворачиваются брать. Мы и ссоримся. Такова жизнь. ТЭЦ видите?
- Вижу.
Он показывал что-то для него бесконечно дорогое, свое, чем он гордился и жил. Это чувствовалось. Он говорил просто, но не мог сдержать, гордости. И то, что он показывал, было действительно величественно.
- А сферики видите отсюда, как детские воздушные шарики? Серебряные. Нравятся?
- Нравятся.
- В сферических емкостях хранятся жидкие газы. Вы нефтяник?
- Да.
- А я вошел в операторную, смотрю и думаю, что это за жар-птица здесь сидит, - засмеялся Терехов.
- Пойдемте вниз, я все уже посмотрела, - оборвала его Тася.
- Минуту, еще минуту, вот по часам, ровно пять минут, - стал просить Терехов. - Не сердитесь на меня, не смотрите на меня так зло. Давайте побудем здесь еще немножко.
Тася не ответила.
- Когда я вас на крекинг позвал, я ждал, что вы меня сейчас отошьете, директора на глазах у подчиненных, и приготовился к позору. Такой у вас был вид. Честное слово. А, думаю, была не была. Почему-то очень захотелось самому показать вам владения... эти...
"Эти" он сказал после паузы, явно вместо "мои".
- Когда-то я был мальчик-градусник. Бегал с термометром быстро-быстро, проверял температуру на кубах. Мальчик-градусник.
Видимо, ему нравилось, что он был мальчиком-градусником. Он и этим хвастался.
- До сих пор, между прочим, на вашем заводе девушки-пробоотборщицы лазят по совершенно отвесным лестницам. И бывает, падают и калечат себе руки. Вы знаете? - спросила Тася.
- Неужели? - Терехов засмеялся. - Они-лазят, как обезьянки. Это стоит посмотреть, вы, наверное, не видели. Молодые, ловкие - разве такие упадут? Как обезьянки лазят, честное слово. А уж вам тут кто-то нажаловался, наплакался, вы и поверили.
Терехов насмешливо посмотрел на Тасю.
- Мне никто не жаловался, - резко сказала она. - Я вижу сама.
"Почему мы здесь стоим?" - подумала она.
- У меня такое чувство, как будто я всех обманул. Взял вот и убежал с вами. Я в восторге, но вижу, что вы моего восторга не разделяете. Поэтому давайте вашу ручку и будем спускаться.
Он опять пошел впереди.
- Вы любите цветы? - спросил Терехов.
- Люблю.
- Розы любите?
- Люблю.
- А на рыбалку ездить? Уху варить в ведре, песни петь?
- Не знаю.
- А реку, бакенщиков, лес зеленый?
- Не знаю. Наверное, люблю.
- А можно, я вам покажу все это?
- Но почему вы будете мне это показывать?
- Но ведь я показал вам завод... сверху. И ничего не случилось. Почему это нельзя?
- С какой стати?
- Ну, мы придумаем, с какой стати. Это все пустяки.
Он смотрел на Тасю веселыми, легкими, влюбленными глазами, у него было ликующее лицо, как будто он не сомневался, что Тася приехала для того, чтобы он водил ее по крекингу и показывал ей лес и реку. А о девушках-пробоотборщицах он весело сказал, что они лазят, как обезьянки.