- Жарко сегодня, учтите, - сказала Тамара Борисовна.
Солнце сверкало, небо было голубое. Предстоял длинный день у реки, с незнакомыми людьми. Алексей уехал, ну и что, ничего не случилось, и она очень рада этому пикнику и этим людям. Даже хорошо, что все незнакомые, еще лучше. Алексей писал: "центр мира носишь за собой". Очень хорошо, значит, центр мира здесь. Где-то Москва, где-то Куйбышев. Алексей прав: у нее отсутствовало чувство географии, и не надо было ему уезжать, не надо было ему уезжать...
На улице, неподалеку от гостиницы, Тася увидела группу рослых мужчин возле автомобилей. Все смеялись, громко разговаривали. Казаков был там и тоже смеялся.
Дежурная гостиницы, Клавдия Ивановна, стояла в подворотне и смотрела на отъезжающих.
Кто-то из мужчин сказал: "По коням".
Подошел Терехов, пожал Тасе руку, помог сесть в машину. Помахал рукой, сказал: "Трогаемся".
В машине, куда сели Тася и Тамара Борисовна, были еще три женщины, шофер, девочка и рыжая собака. Машина тронулась, собака зарычала и зевнула.
Женщины все были нестарые, все держали в руках темные очки. Разглядев Тасю без очков, они надели очки и снова стали смотреть на нее.
Девочка лет десяти - двенадцати сидела впереди, торопила шофера: "Давайте ту машину обгоним, ну-у, обгоним", без конца ела конфеты и кидала бумажки за окно, выковыривала из сладкой булки изюм, а остатки сыпала на сиденье. Шофер смотрел на нее, и видно было, что он еле сдерживается, чтобы не стукнуть ее.
Девчонка оборачивалась назад, темные очки она подняла на лоб, короткие светлые волосы стояли дыбом. Гримасничая, она говорила:
- У меня невры.
Все смеялись.
- Наши детишки начинают выходить замуж и жениться, - сказала Тамара Борисовна. - Вчера мы гуляли на свадьбе у дочери второго секретаря. Чудная девочка, прекрасный мальчик. Чудесная была у них свадьба.
Терехова была доброжелательна.
- Хорошо начинать жизнь с ничего. С самого начала, - заметила Аня Казакова, единственная, с кем Тася была раньше знакома.
- Ну-ну, это вы бросьте! Неплохо, когда родители подкинут для начала гарнитурчик-другой, - сказала громко мать девочки, толстая женщина с медно-красными крашеными волосами, темными у основания. - Я была недавно в Москве. Мы здесь шире живем. Я посылаю девушку в магазин, покупаю два кило ветчины, закладываю в холодильник. У нас масштабы. Другой вопрос, что деликатесы редко бывают. А москвичи, я смотрю, двести грамм, триста грамм, - разглагольствовала толстуха. - А уж пироги я пеку - во! - Она обратилась к шоферу: - Верно? Ты мои пироги знаешь. Гони, голубчик, жарко невозможно, выкупаться пора. И дите наше устало. Дите, ты устало?
- Устало. У меня невры, - запищала девочка. - Поехали назад. Дома лучше. Здесь жара...
- Жара для нас неплохо. Похудеем, может быть, на пару килограммчиков. А то с диетой у нас не получается.
- Новое средство - сидеть на одном боржоме, - сообщила Аня Казакова.
- В высшей степени оригинально, - сказала третья женщина с шестимесячной завивкой барашком, украшенная, как елка, бусами, серьгами и браслетами. - Умереть можно - целый день на одном боржоме.
Девочка, видя, что на нее не обращают внимания, стала разговаривать с рыжей собакой.
- Иди сюда, моя собачка дорогая, спрячься у меня, а то товарищ Грушаков тебя поймает и убьет. Собачка моя бедная. Ты не знаешь еще, какой он выпустил приказ горисполкома.
Женщины рассмеялись. Терехова объяснила Тасе:
- Товарищ Грушаков - наш председатель горисполкома. На днях было постановление в газете напечатано - о пристреле бездомных, бродячих собак, которые бегают без намордников. А это как раз товарищ Грушакова, - указала она на завитую женщину.
- Откуда моя дочь все слышит и все знает? - удивилась мама. - Боржом, говорите? Уж лучше мы будем сдобу кушать и торты ореховые. Эх, времени нет, а то бы я показала всем, какой я кондитер".
"Куда же она девает время?" - подумала Тася.
- Вчера четыре, операции, одна тяжелейшая. Резекция желудка. А вы говорите, боржом, - продолжала мама.
"Она хирург? Резекция желудка?"
- Сердце и сейчас неспокойно. Я после пикника прямо в больницу поеду. Честное слово, еще ни одного воскресенья летом спокойно не провела, жаловалась толстуха. На дочь она шикнула: - Замолчи сейчас же!
- Сейчас у всех время тяжелое, - поддержала ее Казакова. - У нас в техникуме самые экзамены. - Она обратилась к Тасе: - Наши студенты все работают и учатся. Взрослые они, и жизнь у них взрослая. Иногда-выходит к доске красный - пивом перед уроком заправился - ученичок. Только и знаешь, что поздравляешь их: то один папой стал, то другой. А тяга к знаниям поразительная.
- В моей лаборатории все девчонки учатся, - сказала Грушакова, поняли, что ученье - свет, а неученье - тьма. Это ж хвакт? Хвакт. - Она улыбнулась тому, что говорила "хвакт" вместо "факт". - Не хотят сидеть со сковородками.
- Вам, наверно, неинтересно слушать наши разговоры, - улыбаясь, сказала Тасе Терехова, - но что поделаешь, дорогая, все мы работаем, и минуты свободной нет. Эльвира вон пирогами хвасталась, а печет она их в год раз, и то нет.
"Поторопилась я их осудить, - подумала Тася. - Что со мной творится? Какая-то я злая стала, противная. Это оттого, что Алексей уехал. И оттого, что мне не надо было ехать на этот пикник, а надо было сидеть в гостинице и ждать звонка Алексея. А я поехала, потому что хотела увидеть еще раз Терехова, хотя мне это абсолютно не нужно".
- Комары-кровососы! - хныкала девочка.
- Сейчас отправлю тебя домой, немедленно! - прикрикнула мать.
Машина пробиралась сквозь заросли кустов, по топким, узеньким, затененным дорожкам. Недавно пролился дождь, кружевной папоротник рос вокруг, трава была яркая, высокая, какая бывает вблизи реки.
Выехали на открытое место - лужайку, белую от ромашек, - и показалась река.
Женщины вышли из машины, потянулись, размялись, стали дышать глубоко этим речным "воздухом, пахнущим дымком костра, травами и еще чем-то, что вспоминает человек, когда думает о том, что умирать не хочется.
Но комары как будто ждали, чтобы наброситься на приехавших людей и съесть их живьем.
Девочка сразу заорала: "Ой, мамочка, папочка, спасите, комары-кровососы!"
Еще две машины прибыли сюда раньше. У костра над ведром стоял толстый мужчина, живот у него был повязан полотенцем, в руках деревянная ложка. Он варил уху и приговаривал:
- Еще перчику, еще лаврового листику, еще сольцы, еще перчику.
- Долго вы ехали, товарищи. Это уже вторая порция, - объявила женщина в комбинезоне с капюшоном и сеткой от комаров на лице. - Одну мы съели. Я сейчас посуду для вас помою.
- Посуду давайте я помою, - сказала Грушакова и сдернула белые перчатки с рук. - Я химик, а для химика мыть посуду - привычная работа. Чистая лабораторная посуда - полдела.
Тася стала ей помогать мыть и вытирать тарелки и ложки. Тамара Борисовна выкладывала на разостланную на траве скатерть несметное количество разной еды.
Женщина в комбинезоне принесла Тасе чью-то мужскую пижаму.
- Наденьте, иначе вас комары сожрут.
Тася в коричневой огромной пижаме, с платком, повязанным по самые глаза, стоя на коленях, перетирала посуду нарочно медленно, чтобы быть занятой. Женщины разговаривали и смеялись о своем.
Ей было грустно. Почему она плохо проводила Алексея? Он ждал от нее ласкового слова, просил "улыбнись". Она косо улыбалась, как будто он нанес ей бог весть какое оскорбление. Уехал в служебную командировку. Не сумела принять это просто, по-товарищески, изобразила страшную трагедию. Это свинство с ее стороны, она сама не понимала, что с ней стряслось. Сегодня же вечером она скажет Алексею по телефону, что все в порядке, она успокоила свои нервы. Взять ромашку, погадать: любит - не любит. На саму себя погадать, любит она или не любит, вот что узнать у ромашки. В сущности, она этого до сих пор не знает. Зачем она вообще из Москвы приехала? И зачем на этот пикник дурацкий поехала? Ей здесь одиноко, неловко. Никому она не нужна. И ей никто не нужен. И делать ей здесь нечего. Если бы можно было уйти, она бы ушла. Вышла бы сквозь папоротники на дорогу, к вечеру бы, наверно, дошла. Сколько километров? Может быть, попросить машину, сказать, что нездоровится. Но никто не поверит и стыдно привлекать к себе общее внимание. Надо как-то дождаться вечера. Причесаться, снять пижаму, комары кусают тех, кто их боится. И хорошо бы поесть. Что случилось, подумаешь.