Громкая джазовая музыка неслась на улицу из окон квартиры директора завода, сам он, в кремовом костюме, в белой рубашке, с папиросой, зажатой в пальцах, ходил из угла в угол, притопывая ногой, напевая, насвистывая "Дуа сольди...".
Наверно, ему было бы легче, если бы он мог выйти из квартиры, пойти по улицам, за город, по берегу реки, быстрым шагом ходить весь день. Даже этого он не мог разрешить себе, считая, что находится всегда под огнем взглядов, в центре внимания.
Надо решать, надо решаться...
Кончила рыдать на ленте магнитофона итальянская певица, зазвучала другая популярная мелодия. Рычаг громкости был повернут до предела. Хорошо, что сын с утра уехал с товарищами на соревнования, не слышал этого пения, не видел этого метания по клетке.
Надо решать. Я _решаю_.
От резкого движения упала со стола хрустальная пепельница.
"...Тиха вода... та-ра-ра..."
Когда вернулась с рынка Тамара Борисовна, Терехов сказал ей:
- Я подумал. Через неделю мы можем с тобой лететь в Сочи. Еще застанем бархатный сезон.
26
Главный механик выполнил распоряжение Терехова. Он пришел на установку осмотреть коллектор. Но, осмотрев коллектор, он объявил, что заменять его не надо. Так он понял Терехова.
- О смене коллектора не может быть и речи! Забудьте думать! - сказал он.
- Коллектор имеет сильный прогиб, - резко ответил Алексей, хотя решил разговаривать вежливо и спокойно, зная, что на психов, вроде главного механика, это действует сильнее всего. "Впрочем, тут действуют взгляды директора, а не доводы разума", - подумал Алексей.
- Прогиба нет! - отрезал главный механик.
- Прогиб-то есть, - насмешливо сказал Алексей, - прогиб-то, конечно, есть...
- Нет!
Началась игра "стрижено - брито".
Главный механик был разъярен и орал, что белое - это черное. Алексей был разъярен и молчал. У главного механика была власть, он мог дать злосчастный коллектор, а мог не дать. Он давать и раньше не хотел, а после совещания у директора он знал, что может не давать.
Битва разгоралась в центре операторной, возле железного столика оператора. Главный механик стоял красный, так смотрел, как будто выискивал, что разломать, что расколошматить в куски. Но мебель вокруг была из железа.
"Нервный тип", - подумал Алексей, успокаиваясь. Когда видишь перед собою такого человека, очень не хочется на него походить.
"Нервный тип" продолжал скандалить, что очень не шло к его красивому лицу, к, его ярко-седой пряди волос, к его щеголеватой фигуре молодящегося мужчины.
Казаков ухмылялся. Рыжов сердился и что-то бормотал себе под нос, как в опере, где каждый поет свое и ничего нельзя понять. Кресс разговаривал с дежурным оператором. Митя с осуждением смотрел на своего начальника и пытался что-нибудь придумать, но ничего не придумывалось. Главный механик коллекционировал марки, - а что, если подарить ему альбом с какими-нибудь выдающимися марками... Митя предложил пойти посмотреть на коллектор еще раз.
- Ты вообще молчи! - Главный механик считал Митю предателем.
- Коллектор все же разумнее поменять, а не латать старые дыры, все равно рано или поздно придется, - опять сердясь, сказал Алексей.
- А? А? Что? - закричал главный механик, посмотрел на мрачных участников реконструкции, взвизгнул: - Безобразие! - и выскочил из операторной.
Алексей пошел в курилку, закурил и стал смотреть на дорогу.
Мимо медленно шла черноволосая худенькая девушка в спецовке и тащила две железные плетеные корзины с бутылками, сгибаясь под тяжестью своей безобидной на вид ноши. Пробоотборщица. Только что она собрала пробы, поднялась и спустилась по крутой лестнице резервуара с нефтепродуктом и возвращалась в лабораторию. В двух корзинах шестнадцать бутылок. Сейчас выглянуло осеннее солнце, она шла, не пряча лица. Летом ей было тяжело, но не страшно, осенью тяжело, но терпимо, однако и зимой, в морозы и ветры, когда пальцы примерзают к железным перилам, девушка точно так же совершала свой путь.
Когда Алексей был маленьким мальчиком в очках, которые он потом выбросил в Волгу и проводил злым мальчишеским взглядом, он страдал, видя лошадь, надрывающуюся от тяжести. Слезы закипали у него на глазах, он шептал: "Бандиты, бандиты" - о тех, кто не пожалел лошади.
Несправедливость потрясала его, чужая боль была страшнее собственной. "Чувствительный растет мальчик, - говорила Вера Алексеевна, - трудно ему будет в жизни". Но чувствительность прошла, а душевность стала глубже и побуждала к активности.
Завод прекрасен, это верно, но не должно быть девушек-пробоотборщиц, вечно простуженных, больных ревматизмом. На некоторых резервуарах лестницы очень крутые, по ним трудно взбираться и еще труднее спускаться, они находятся под углом в семьдесят градусов. Мерцающая серебряная емкость, огромная и легкая, такая красивая издали, может быть коварной и роковой для того, кто к ней приблизился. Бывают случаи, когда пробоотборщица срывается и падает. Пытаясь задержать падение, она хватается рукой за скобы, крепящие лестницу, за острые железные угольники. Это судорожное движение может стоить пальца. Искалеченная рука девушки - страшная плата за экономию металла. Завод прекрасен, но он не должен иметь таких крутых лестниц.
Алексей бросил папиросу и вернулся в цех, не успокоившись. Резко сказал Мите:
- Надо менять коллектор, нечего дурака валять.
Митя смолчал, решив, что Алексей сердится на него за упавшие короба. Он еще никогда не видел инженера Изотова таким разгневанным.
Главный механик еще в течение двух дней кричал, что коллектор менять не надо, коллектор менять рано, его негде взять, надо заказывать. Запасного нет, этот коллектор не простой, этот коллектор золотой, и вообще мы с вашей реконструкцией вылетим в трубу. И коллектора не дал. Он хорошо запомнил совещание у директора.
Ничего не оставалось, как ставить опоры. Надо было заново закрепить короба, снять с Митиной души грех. И снова пускать установку.
Результаты совещания у Терехова сказались не только в том, что главный механик отказал в новом коллекторе. Начались и другие неприятности. В совнархоз было послано письмо, подписанное несколькими рабочими и составленное неким инженером по фамилии Лямин. Алексей и Казаков в этом письме обвинялись в том, что они проводят неправильную техническую политику. Основанием для обвинения был огромный расход катализатора. Лямин считал себя специалистом по каталитическому крекингу и уже давно бесился, что его не взяли в компанию и реконструкцию проводили без него. Но он до времени молчал. Тень неудовольствия, промелькнувшая на лице Терехова во время совещания, послужила для него знаком.
Лямина Алексей раньше не знал, но слышал о нем много. А теперь Лямин стал появляться в операторной каталитического крекинга, хотя ему тут абсолютно нечего было делать. Здоровался и с улыбочкой смотрел, как Алексей проверяет показатели во время пуска установки. Пуск - дело длительное, шесть вахт пускают установку.
Глядя на Лямина, Алексей поражался бессмысленной злобности этого человека. Кстати, теперь он стал попадаться Алексею на глаза буквально всюду: на дороге, в столовой, на почте, даже в галантерейном магазине, куда Алексей зашел купить носки.
У Алексея выработалось отношение к Лямину, как к черной кошке. Перебежал дорогу, встретился, - значит, в цехе неприятные новости.
Впрочем, неприятностей хватало без Лямина.
У Лямина была маленькая круглая голова, черные, как будто мокрые, волосы и рот с очень красными губами, которые он все время облизывал, высовывая кончик языка. Казалось, он ловит языком мух. К тому же у него был нервный тик.
Лидия Сергеевна пыталась рассказать Алексею историю этого человека. У Лидии Сергеевны выходило, что Лямин настоящий классический злодей, душа у него черного цвета. Сжил со свету двух жен, бьет мать и сестру, на заводе переходит из цеха в цех: всем гадит. Самое смешное, что здравомыслящий Казаков тоже говорил; "Сук-кин сын, держись от него подальше".