— Не думаю, что я ищу эту Эви.
А спустя пару минут она добавляет:
— Может быть, я ищу Эви, которая борется. Эви, которая осталась жива.
— Ну, сестренка, я не знаю, что тебе сказать. Это единственная Эви, существующая на данный момент.
Глава 40
Дилан
Он не мог вкусить запах свободы
Телефон звонит на прикроватной тумбочке, напоминая, что сегодня мы встречаемся с отцом Брейдена, чтобы подписать все документы на продажу закусочной. Я думал, что буду взволнован предстоящим событием, но нет.
Я плохо спал. Голова раскалывается оттого, что всю ночь меня не покидали мысли об Эви. Черт возьми, кого я обманываю? Я не переставал думать о ней с тех пор, как она выставила меня за дверь на прошлой неделе. Более того, с того дня она едва позволяла мне находиться рядом, каждый раз придумывая оправдания, почему мы не можем проводить время вместе.
— Дилан! — кричит Джорди, стоя у подножия лестницы. — Не забудь, что сегодня в четыре мы встречаемся с отцом Брейдена, чтобы подписать бумаги.
Я со стоном встаю с кровати и направляюсь в коридор.
— Да, я понял.
— О, чувак, выглядишь дерьмово. Как ты? — спрашивает он, снимая с плеча ремешок сумки, которую никогда раньше не носил.
Я почесываю щетину.
— Именно так, как и выгляжу.
Кажется, ему неловко.
— Как Эви? — Голос звучит сочувствующе.
— Ничего хорошего, — признаюсь я. — Все так запутано, и я очень переживаю за нее.
В груди болит сердце. Это я еще не говорю о том, что очень переживаю за нас.
— Мне жаль, Дилан. Все и сразу не бывает, знаешь? Не представляю, как она с этим справляется. О! — Он щелкает пальцами. — Пока не забыл. Ванда заходила к Эви, хотела подарить ей цветы, но ее не было дома, поэтому она оставила их здесь. Если ты сможешь передать их, будет здорово.
— Конечно. — Я открываю бельевой шкаф и беру полотенце. — Увидимся.
— Эй, Дилан, — окликает меня Джорди, выглядывая из-за угла, когда я поднимаюсь по лестнице. — Выше нос! Все наладится. Вот увидишь.
— Спасибо.
Довольно простые слова. Несложные правила. Вот только я не уверен, что смогу их выполнить.
Как обычно, мозг не дает мне ни минуты покоя. Зациклившись на словах Джорди, я стою под обжигающим потоком воды, стекающей по ослабленным мышцам. Хотел бы я, чтобы она смыла все накопленное беспокойство. За все годы моего знакомства с Эви между нами никогда не было такого дискомфорта. Эта неловкость проникает под кожу и вызывает желание расцарапать ее, как при сильной сыпи. Черт, я не могу это вынести.
— Завтрак готов! — доносится из кухни бабушкин голос.
Меня манит запах бекона и блинов, хотя они не способны разжечь аппетит и поднять настроение.
Надеваю первую попавшуюся одежду, зная, что чуть позже мне придется переодеться во что-то приличное. Пусть мы и встречаемся лишь с отцом Брейдена, но, по крайней мере, выглядеть мне хочется презентабельно. Я смеюсь, но этот звук горечью отдает в груди. Мне бы хотелось отпраздновать это с Эви, но как только я стал свободным, она оказалась скована.
Воспоминание об Эви, ползущей по полу, слишком ранит меня, и я закрываю глаза. Собственные ноги едва не подводят. Сердце практически перестает биться. Все это походит на злую шутку, и я жду развязки. Но она никак не наступит.
— Вот, пожалуйста, — говорит бабушка, когда я захожу на кухню. Она ставит на стол тарелку с беконом и небольшой стопкой блинов, а затем открывает холодильник. — Тебе нужно что-нибудь поесть, — говорит она, оглядываясь через плечо. — И не говори мне, что ты не голоден.
— Хорошо-хорошо, — смеюсь я, — уже ем.
Я откусываю бекон и поливаю блины кленовым сиропом. Бабушка наполняет свою тарелку и садится напротив меня, улыбаясь тому, как я жую.
— Мне нравится, когда ты ешь, — усмехается она, накалывая на вилку кусочек блина и отправляя его в рот. — Ты выглядишь уставшим. Не спал?
— Очень плохо. — Кручу пальцем около головы. — Здесь слишком много всего происходит.
— Что ж, скажи-ка мне, — произносит она, откусывая блин и опуская вилку, — чем ты сегодня займешься? Помимо важной встречи.
— Я наконец-то отвезу Эви на физиотерапию и надеюсь, что мы сможем провести немного времени вместе после встречи с отцом Брейдена. А помимо этого, — пожимаю плечами, разрезая кусок бекона пополам, — понятия не имею. Может быть, схожу в спортзал.
— Ладно.
Мы едим не спеша. Бабушка читает газету, а я смотрю в потолок, однако каждые несколько минут поглядываю на часы. Сейчас только десять тридцать, но я считаю секунды до двух часов дня, когда смогу увидеть Эви.
— В самый раз. — Бабушка снимает очки и потирает глаза, прежде чем нацепить их обратно на нос. — Я иду в магазин за продуктами. Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, ба. Спасибо. — Вытираю рот салфеткой и бросаю ее на тарелку. — Я помою посуду.
— Спасибо, дорогой. — Отодвигая стул, она делает шаг вперед и целует меня в щеку. — Увидимся. Пожалуйста, передай Эви, что я постоянно думаю о ней.
— Передам.
Бабушка уходит, а я направляюсь к раковине и мою посуду. Я замираю с губкой в руке, когда в памяти всплывает образ танцующей Эви в мой день рождения. Ладонь свободной руки я прижимаю к груди, отчаянно пытаясь сделать хоть что-то, чтобы унять сокрушительную боль.
Расстроившись, я бросаю губку в раковину, убираю посуду на сушилку, затем направляюсь к эркерной двери, с которой открывается вид на дом Эви. Всматриваясь в окна ее комнаты, я чувствую что-то неладное и проверяю часы. Сейчас одиннадцать утра, а на подъездной дорожке нет ни одной машины. Зои на работе, но медсестра уже должна быть здесь. Мое беспокойство усиливается, эхом отдаваясь в груди. Быстро выхожу за дверь и бегу через улицу. Чтобы не тратить время впустую, я приподнимаю вазу, стоящую на крыльце, достаю запасной ключ и вставляю его в замок. Как только он щелкает, я открываю дверь и зову девушку:
— Эви?
В гостиной пусто, на кухне тоже.
— Эви! — на этот раз я кричу. Сердце грохочет в груди, но мне никто не отвечает.
Что-то заставляет меня обернуться, и я вижу инвалидное кресло, стоящее рядом с ванной. Медленно выдыхаю от облегчения, затем бегу по коридору.
— Эви?
Я заглядываю в дверной проем ванной, и увиденное разбивает мне сердце на миллионы кусочков. Как будто кто-то поднял меня и со всей силы бросил об стену. Неимоверно мучительная боль. Только боль отдает не в тело, а в грудь.
Эви лежит на полу на животе. Ее тело сотрясается от приглушенных рыданий. Ладони упираются в плитку, нижнее белье обвито вокруг ее колен. Катетер, выданный в больнице, валяется рядом, а сама девушка лежит в луже мочи, растекающейся по полу. Я открываю рот, собираясь произнести ее имя, но не могу издать ни единого звука. Пытаюсь сдвинуться с места, но ноги словно приросли к полу. Повторяю попытку.
— Эви, — шепчу я, надеясь, что она меня услышит, и бросаюсь к ней.
— Уходи.
Ее голос звучит напряженно из-за слез, и мой живот пронзает острая боль. Я медленно распадаюсь на части, кусок за кусочком.
С нашего знакомства Эви ни разу не была беспомощна. Я видел уверенную девушку, которая могла о себе позаботиться. Лишившийся воли человек передо мной — это не Эви, а кто-то другой. Раненый зверь. Сломленный дух. И я не могу видеть ее такой.