— Эви, что случилось?
Светофор горит зеленым, но Нора направляется на ближайшую парковку — туда, где Дилан стоит с блондинкой возле своего грузовика.
Я тычу пальцем в их направлении, и Нора снимает солнцезащитные очки, затем, прищурившись, всматривается в окно.
И смеется.
Я всхлипываю, вытирая рукой нос.
— Что смешного?
— Эви. Разве ты не знаешь, кто это? — Она снова смеется, и я готова взорваться.
— Нора, тебе лучше поторопиться и рассказать мне, иначе я выбью из тебя ответ.
— Глупышка, это Линдси, сестра Брейдена.
— Серьезно? — Еще раз выглядываю в окно. — Она выглядит иначе с нашей последней встречи.
— Ну, она выросла. — Нора нежно поглаживает мою руку, а затем хватает пару салфеток с центральной консоли. — Ты можешь доверять Дилану, поняла? Кроме того, Джорди говорил о том, что сегодня они собираются подписать документы для продажи закусочной.
Я такая идиотка. Совершенно забыла про это. У Дилана такой важный день. День, когда он, наконец, обретет свободу.
И я не стану той, кто ее отнимет.
Глава 42
Дилан
Он все время слышал его голос
Четыре недели. Двадцать восемь дней. Шестьсот семьдесят два часа.
Вот сколько это длится. Именно столько мне приходится наблюдать за Эви, сидящей у этого гребаного окна и смотрящей вдаль. Так же изо дня в день делала моя мама.
Я на грани срыва. Она не хочет ничего делать и никуда не выходит. Каждый день одно и то же. Мы немного разговариваем, иногда смотрим фильм, потом она говорит, что устала — это своеобразный сигнал о том, что мне пора уходить.
А еще я не вожу ее на сеансы терапии. Это делают либо Зои, либо Нора, либо медсестра, которая приходит к ней. И это убивает меня. Все это убивает меня. Я медленно умираю.
Выглядываю в окно своей спальни и качаю головой. Вот она, как по расписанию. Ее отражение за оконным стеклом словно насмехается надо мной. Все это похоже на важный тест, который я с треском провалил.
В моей груди что-то вспыхивает, подобно извержению вулкана, и я понимаю, что нахожусь на грани взрыва. Утопая ногами в ворсе ковра, смотрю на совместное с Эви фото. Осознав, что нужно делать, я целенаправленно спускаюсь по лестнице и выхожу за дверь, не обращая внимания на бабушку, зовущую меня из кухни.
Решительно пересекаю улицу. Ту самую, где произошла авария. Но что сделано, то сделано. Теперь с этим покончено. А жизнь продолжается. Однако Эви не живет, и я больше не могу видеть ее такой.
Сжимаю кулак и громко стучу в дверь. Она и так уже знает, что я здесь, потому что наблюдает за мной из этого проклятого окна. Сердце хаотично бьется, разгоняя адреналин по венам, и, когда дверь открывается, я прохожу мимо девушки прямиком в гостиную.
— Привет. В чем дело? Что-то не так?
Положив руки на бедра, я глубоко вдыхаю, чтобы набраться смелости:
— Да, Эви. Не так. Я скучаю по своему лучшему другу. Что с нами происходит? Каждый день ты все больше отдаляешься от меня, и я не понимаю почему? — я тычу пальцем себе в грудь. — Я — тот, с кем ты можешь говорить обо всем на свете. Я — тот, с кем ты смеешься. Я — тот, кто изо дня в день сидел у твоей постели, держа тебя за руку, и молился, чтобы ты открыла глаза, — сила моего голоса возрастает на несколько октав, отчено девушка вжимается в свое кресло. — Я — тот, кто, блять, любит тебя.
На секунду мне показалось, что ее упрямство ослабевает. Выражение ее лица смягчилось, а на глаза навернулись слезы. Но я моргаю, и все испаряется. Ее взгляд становится остекленевшим, она прочищает горло:
— Отстойно находиться в этом кресле…
— Верно, — соглашаюсь я, — так и есть. Но знаешь, что не отстойно?
— Нет, однако я знаю, что ты скажешь.
Я снова вижу проблеск улыбки на ее губах. И на мгновение в этом саркастическом замечании слышу прежнюю Эви. В груди крепнет надежда. Но она умирает, когда девушка со злостью сжимает губы, пронзая меня ледяным взглядом.
— Жизнь не отстой. Ты жива. — Я беспорядочно машу руками в воздухе. — Когда ты лежала в палате, я не знал, проснешься ли ты когда-нибудь снова. Я не знал, как бы жил без тебя. Теперь ты здесь. Но ты так отдалилась, что я не знаю, как вернуть тебя обратно, — со вздохом опускаю голову и смотрю на нее. — Черт возьми, Эви. Ты получила травму. Но не позволяй боли определить то, кем ты являешься на самом деле. Ты все еще можешь смотреть на звезды. Слышать шум океана. Чувствовать капли дождя на своем лице. Можешь делать все, что ты любишь.
— Но я не могу ходить, — задыхаясь, произносит Эви, при этом так сильно сжимая подлокотники своего кресла, что костяшки ее пальцем белеют. Она практически переходит на шепот, когда произносит: — Я хочу снова ходить.
Я сокращаю расстояние между нами, всматриваясь в пустые голубые глаза. Заставить их снова сиять — все, чего я хочу.
— Так иди, Эви. Борись, черт побери! Разве ты не видишь? Из нас двоих я борюсь за тебя. Сражаюсь за нас...
Оглушительная тишина, повисшая в воздухе, подтверждает слишком многое. То, что я не хочу слышать. То, что отказываюсь принимать. Вероятно, пришло время встретиться с этим лицом к лицу.
— Знаешь что, Эви? Я задолбался. Я больше не могу смотреть, как ты делаешь это с собой. И не буду.
Поворачиваюсь и выхожу за дверь. Пульс учащается по мере того, как я ускоряю шаг. С осознанием того, что я натворил, из легких вышибает воздух. Я сделал то, чего обещал никогда не делать. Я оставил ее.
И что еще хуже, у нее нет возможности побежать за мной и остановить.
Сыпая проклятиями, вставляю ключ в замок и с треском захлопываю за собой дверь, едва не слетевшую с петель.
Пошло все на хрен!
Решительно прохожу к кухонному шкафу, расположенному справа от холодильника. К шкафу, в который я не заглядывал с тех пор, как ушел мой отец. Но я знаю, что она все еще там, нужная мне больше всего на свете.
Старая закрытая бутылка дешевого виски стоит внутри. Лучше и быть не может. Достаю ее и швыряю на стол, вынимая чистый стакан из шкафчика с посудой. Бутылку удается открыть не сразу.
Раздающееся бульканье, когда я наливаю жидкость в стакан, оказывает успокаивающее действие. Однако не такое сильное, как когда я откидываю голову назад, и янтарная жидкость течет по горлу. Его обжигает, и это дает мне временное облегчение.
«Еще один», — думаю я, потому что затуманенный разум ощущается чертовски хорошо. Боль смывает волной, накатывающей на берег, и она становится далеким воспоминанием. Я падаю на стул. Мое внимание привлекает записка, лежащая на столе рядом с конвертом. Написано почерком бабушки:
«Вышла перекусить. Позже вернусь. Думаю, этот конверт адресован тебе.
С любовью, твоя Ба».
Что на этот раз?
С неохотой беру белый конверт. Из-за обратного адреса, указанный в углу, я бросаю его на стол и выпиваю еще стакан.
Школа дизайна в Парсонс.
Еще один стаканчик виски, и, может быть, у меня хватит смелости открыть его. Или выбросить.
Я смотрю на письмо, постукивая пальцами по столу. Конверт дразнит меня, будто говоря: «Спорим, тебе слабо». Думаю, мне нечего терять. Я громко смеюсь, хотя это больше похоже на рев. Теперь нечего терять.