— Не будь киской, Дилан, — слышу, как говорит мой отец, а чрезмерное количество виски в организме усиливает его голос, и создается впечатление, будто он находится рядом со мной.
Я хватаю конверт со стола, пару раз стучу им по открытой ладони, а затем просовываю большой палец под бумагу и открываю его. Не решаюсь развернуть письмо, но в то же время меня раздирает любопытство.
Взглядом пробегаюсь по тексту слева направо. Слова, выделенные жирным шрифтом, привлекают мое внимание.
«Поздравляем!
От лица приемной комиссии предлагаем Вам место…»
Дальше читать нет смысла. Я должен быть в восторге. Кричать во всю мощь легких. Бежать через улицу, чтобы поделиться новостями с Эви.
Эви.
Но я думаю только о том, какое хреновое у жизни чувство юмора. Ну, и ирония — сука.
В моем шальном от алкоголя мозгу вспыхивает еще одна мысль. Я оставил ее, и теперь мне интересно: прав ли был мой отец? Может, я действительно не смогу быть тем человеком, который ей нужен.
— Почему ты здесь, черт возьми?! — огрызнулся он, опускаясь в коричневое кресло, крепко сжимая бутылку виски одной рукой, другой — пустой стакан.
— Я живу здесь, помнишь? О да, ты бы помнил это, — я вошел в комнату, — если бы большую часть времени не был пьян.
— Не разговаривай так со мной, сынок, — выплюнул он, и с каждым словом я ненавидел его все больше и больше. Он не имел права называть меня своим сыном.
— Ты даже не знаешь меня. Кто я. Из какого теста сделан. — К глазам подступили слезы, но я отказывался их показывать: не хотел доставлять ему такое удовольствие. — Не смей так называть меня!
— Да, возможно, ты прав. Мой сын никогда не будет вести себя как киска, сочиняя нелепые любовные письма и вздыхая по девушке, которая никогда не захочет быть с ним. Ты такое ссыкло, что даже не можешь ей признаться в этом. И я не говорю о том, какой ты ленивый кусок дерьма. Такими темпами, ты никогда ничего в жизни не добьешься.
— А как же ты, папа? — насмехаясь, подчеркивая его нелепый статус, произнес я. Мы оба знали, что он никогда не был для меня настоящим отцом. — Ты чего-нибудь добился?
Он пристально посмотрел на бутылку, неуклюже налил алкоголь, расплескавшийся по стенкам стакана и на его джинсы. Отец поднял стакан и, прежде чем осушить его, сказал:
— А разве нет?
Теплое прикосновение руки к моему плечу выводит меня из кошмара.
— Дилан.
Нежный голос бабушки побуждает меня дышать полной грудью впервые с тех пор, как я сел за стол. Она с шумом выдвигает стул, раздражая меня. Взявшись за горлышко бутылки и притянув ее к себе, она говорит:
— Ты не должен пить это.
В ее голосе нет ни толики осуждения, лишь беспокойство.
— Знаю. — Я отталкиваю стакан рукой, но уже поздно.
— Итак, почему ты пьешь? — Она хлопает ладонью по моей руке. — Я рядом, Дилан, — предлагает она помощь, и я поворачиваюсь так, чтобы быть лицом к ней.
— Почему? Ну, я теряю лучшее в своей жизни. Эви утратила веру в себя, в нас, и мне... Мне просто нужно было сбежать от всего этого.
— Получилось? Сбежать, — уточняет бабушка, пронзая меня взглядом медовых глаз.
— Временно. — Я дотягиваюсь до письма, подгибая его уголок большим пальцем. — Меня приняли в школу дизайна в Парсонс, — объявляю я спокойным голосом.
— Это прекрасно, дорогой. Поздравляю!
— В том-то и дело, ба. Ничего прекрасного, — признаюсь я, пытаясь ухватиться за бутылку, которую она отодвигает подальше. — Эви... Ну, мы собирались вместе поехать туда, а теперь она не хочет иметь со мной ничего общего. — Из груди вырывается обиженный смех. — Опять возвращаются эти мысли. Те, которые твердят мне, что для нее я недостаточно мужественен, что не могу быть тем, кто ей нужен.
— Кто тебе такое сказал? — Голос бабушки звучит решительно, и ее глаза загораются, но этого недостаточно, я не хочу отвечать на вопрос. — Дилан? — снова спрашивает она, на этот раз более твердо.
— Мой отец.
— Он мне никогда не нравился.
Бабушка больше не смотрит на меня. Нас окружает настолько плотная тишина, что я чувствую ее на кончиках пальцев. Что-то явно мучает ее. Бабушка поворачивается и берет мои руки в свои. Ее глаза полны боли и слез.
— Мне очень жаль, Дилан. Я… До недавнего времени я не осознавала, какое глубокое воздействие это оказывало на тебя. Если бы я только связала это раньше... со всем, через что ты прошел после того, как твой отец ушел... — Она закрывает глаза и склоняет голову. — Я виню себя в этом, но, — бабушка снова переводит взгляд на меня, — теперь, поняв все, я не могу этого допустить. Я не позволю этому разрушить всю твою жизнь, Дилан. — Бабушка глубоко вдыхает. — До рождения Джорди твоя мать забеременела, но вскоре после этого у нее случился выкидыш. Затем, через год после того, как на свет появился твой брат, твоя мама снова забеременела. Она поняла это спустя почти два месяца. Она и твой отец были в восторге. Они хотели много детей, поскольку в своих семьях оба были единственными. Но через три месяца у твоей матери началось кровотечение, и она снова потеряла ребенка.
Мой желудок сводит от спазма, но бабушка не останавливается.
— Твоя мать, даже несмотря на то, что была убита горем, все равно хотела родить ребенка. Так что, как только врачи сказали, что она здорова, они возобновили попытку зачать малыша. Через полтора года родилась самая красивая девочка, Клара Роуз.
— Моя сестра? — выпучив глаза и открыв от удивления рот, спрашиваю я.
— Да, Дилан. Твоя сестра. — С дрожью выдохнув, бабушка находит в себе силы продолжить. — Она была прекрасна, Дилан. Моя внучка. У нее были большие карие глаза, как у тебя. Нежные пухлые щечки. Я до сих пор помню, каково было держать ее на руках в первый раз. И как она пахла. Как она смотрела на меня. Я называла ее Ясноглазка. — На губах бабушки появляется мимолетная улыбка, по щекам текут слезы. — Но… она родилась с врожденным пороком сердца, и через месяц… умерла.
— О, бабушка. Мне так жаль.
Я притягиваю ее в объятия, надеясь утешить так же, как она всегда это делала для меня. Она несколько раз всхлипывает, затем садится прямо и достает из сумочки какую-то салфетку.
— Знаешь, Дилан, к сожалению, мы не рождаемся в защитном пузыре. Слишком много внешних факторов, слишком много собственных проблем, влияющих, к счастью или нет, на отношение к нашим детям. В случае с твоей матерью и отцом ты тащил на себе основной груз их боли. Твои родители собирались разводиться, потому что их горе было всеобъемлющим. Но когда мама забеременела тобой, они решили остаться вместе.
Утерев салфеткой слезы и легонько высморкавшись, бабушка говорит:
— Я видела, как твоя мать все больше и больше впадала в депрессию, и я столько всего хотела сказать ей, но чувствовала, что она слишком слаба, поэтому сдерживала себя. Я считала, что ей нужно скорбеть, хотя на тот момент в этом уже не было необходимости. А потом, — продолжает бабушка, болезненно вздыхая, — она больше не могла с этим справляться, поэтому начала принимать таблетки, чтобы заглушить боль. И теперь я живу с сожалением, что... — Она поворачивается ко мне и заключает мое лицо в свои ладони. — Итак, теперь ты видишь, мой дорогой милый мальчик. Вопрос о том, что ты недостаточно хорош, никогда не возникал, потому что ты всегда был намного выше этого. Просто ты появился после того, с чем ни один из них не мог справиться. На тебя обрушились все эти негативные чувства, ты оказался в их невидимой ловушке. Ты никогда этого не заслуживал.