Выбрать главу

Только раз меня застали.

«Ты что это тут читаешь, девочка? Тебе надо быть на молитвах».

«Простите. Всего лишь это…» - и показала обложку религиозной брошюры, в которую завернула Книгу Джейн, получила лишь подзатыльник, с чем счастливо и ушла.

Я любила его. Я так любила его. Через его силу и сострадательную милость я познала то, чему никто из Апокалитов никогда не учил меня. Что Бог может не быть пламенем, адом и ужасом. Что Бог это любовь. И что иногда здесь, в этом прогнившем мире, любовь можно найти.

Таким был урок.

В двенадцать лет я захоронила его в сердце.

_____________________________________________________________

[1] Big Joy – букв. Большая радость.

– 2 –

В город мы выбирались довольно часто. Одним из аспектов «миссии» Апокалитов было стучаться в двери или беседовать с людьми на улице, припирать их к стенке и прочищать мозги всей свой божественной идеологией, а именно: насколько сгнил мир, какими грешными были люди, и что, только следуя за нами, можно было спастись.

После землетрясения в мои девять-десять мы даже достигли какого-то прогресса. Парочка перепуганных горожан подписались на наш режим полнейшего самоотречения и абсолютного отвращения ко всем видам плотских удовольствий. Никакой выпивки, никаких сигарет, даже никаких болеутоляющих, секс – только в попытке конструирования очередного маленького Апокалита. На удивление не все проявляли горячий интерес.

Я вспоминаю женщину, сказавшую раздраженно, когда наша группа окружила ее на углу Лилак и Дайл:

«Но Иисус Христос пил вино!»

«Ошибки перевода», - парировал лидер нашей группы, крупный лысый мужичина по имени Сэмюэль.

«Ну и что ж тогда он пил?» - требовательно спросила женщина, пытаясь одновременно нас оттолкнуть.

«Разновидность травяного чая», - заявил Сэмюэль со знанием дела.

Но женщина как раз тут и вырвалась и побежала вверх по улице; по дороге она хватала других прохожих и предупреждала о нашем угрожающем присутствии.

Ребенком я, несомненно, тоже все это принимала как должное, и взрослые сами вовлекали нас. Они, Дедов отряд, рассчитывали, что, водя проповедующую группу вместе с парой детей, они одновременно привлекут больше единомышленников и смогут избежать плохого с собой обращения. Но чаще всего это не срабатывало. «От******сь, пи**ры!» - так нас обыкновенно встречали, пока мы тащились по улицам и рынкам.

Совсем уж изредка, но все же мы проникали даже в некоторые из богатых районов, вверх по Нью Ривер, например (да, туда, где когда-то жил друг-КЗ[1] Джейн - Кловис), или в Кондоминиум Ханиблум[2]. Здесь переговорные механизмы дверей сами выпроваживали нас слабым электрическим разрядом. Зачем мы вообще туда мотались? Как я полагаю, все из-за вечных надежд, что даже от богатых и, соответственно, любящих жизнь мы можем оторвать себе «кусочек». На моей памяти, правда, такого не случалось.

Однако, я, благодаря нашим вылазкам, имела возможность посмотреть город. Я узнала его подъемы и низины, - как в географическом, так и в финансовом смысле, - и к лету, когда мне было двенадцать лет, я могла легко в нем ориентироваться.

В то утро на меня была возложена обязанность заправлять постели, среди которых были кровати Биг Джой, Сэмюэля и даже Деда. Я и раньше это делала, но лишь получала удары от Биг Джой, которая лупила меня больше, тем самым пытаясь улучшить качество моей работы, когда я путала ее одеяла.

Дверь в комнату Деда была снабжена замком, а сам он был на очередной уличной проповеди. Я заперла дверь, присела на незаправленную постель и начала перечитывать «Историю Джейн» в тринадцатый раз.

Она пишет:

Он приблизился и стоял в метре от меня, улыбался мне. Полная координация… Он казался идеально человеческим существом, совершенно живым, за исключением того, что был слишком прекрасен для человека.

- Привет, - сказал он.

Мои собственные глаза наполнились слезами, мое собственное сердце забилось как сервогенератор в подвале, который никогда не работал нормально. Во рту пересохло.

Неожиданно я подумала: я больше не хочу всего этого…

И все.

Я засунула книгу в карман своего неизменного платья и бросила незаправленную кровать Деда. Отперла дверь и вышла, вниз по лестнице к выходу. Никто не остановил меня, и я ничего не взяла с собой.

Думаю, что, на самом деле, я верила, что лишь рискну провести день в городе предоставленной самой себе, а потом совру что-нибудь, когда вернусь назад. Солги – и тебе не поверят, и выпорют кожаным ремнем, припасенным для таких нужд.

Думаю, я рассчитывала вернуться.

За порогом стоял жаркий летний день. Улицы пахли зерновым газолином, низкосортным газом, которым в основном пользовались в трущобах всех городов отсюда до самого Мехико. Также тянуло приторным запахом готовящейся еды и жжено-зелеными, опаленными солнцем сорняками, торчащими из трещин тротуара. Звуки: автомобили в отдалении, над головой флаеры на свистящих проводах, людские голоса, голуби.

Будто я никогда ничего не слышала.

Бело-голубые небеса. Было около 9 утра. Я побрела по улице и свернула налево, к Хэммиту[3] и дневному рынку.

Добравшись до рынка, я не остановилась, прошла его насквозь, то и дело хмуря брови на беспокойных, распознающих Апокалитов торговцев. И так все дальше уходила в город.

Денег у меня, разумеется, никаких не было. I.M.U, как все мы знаем, это способ расчетов для богатых или везунчиков. Немного чеков и монет были в ходу в трущобах, но даже их никогда не позволялось иметьнам. Дед и Сэмюэль распоряжались всеми фондами.

Но я никогда не ела много, никогда не получала многого, никогда не оставалась в покое надолго, не имея на то способности. Я прошла фактически везде, куда меня когда-либо заносило. Что касается вещей, я имею в виду, товаров в магазинах и на латках, то они были такими же недосягаемо очаровывающими, как сами небеса, - я могла любоваться или, но не прикасаться.

Я гуляла около четырех часов, размышляя, разглядывая все подряд, и вскоре была четко убеждена, что я, как она есть, больше не идентифицировалась никак иначе, нежели убогий ребенок трущоб. О, и ощущение свободы от элементарного этого осознания.

Единственная возникшая проблема – мне остервенело хотелось пить. Один из запретов дома на Вавилонском бульваре, лишь несколько глотков воды из-под крана в день, - и даже тогда, если ты ходил к крану слишком часто, они спрашивали, сколько ты уже выпил. А здесь – никакого водопроводного крана. С витрин маленьких магазинов бутылки с водой смотрели на меня своими зелеными и голубыми глазами. Думаю, именно они заставили меня забеспокоиться на предмет жажды, ведь обыкновенно я могла продержаться день на очень малом количестве жидкости, идя за питьем только чтобы дать себе короткую передышку.

В конце концов, я зашла в один из магазинчиков.

- Можно мне глоток воды, пожалуйста?

- Ты можешь за него заплатить? – женщина оперлась о холодильный шкаф с бутылками, свирепо глядя на меня.

- Нет. Я имею в виду, из-под крана.

- Пошла вон, сумасшедшая.

Я вышла вон.

Я стояла на улице и смотрела, как мимо проходили люди. Никто здесь не выглядел хорошо, но и никто не выглядел так, как если бы они умирали от жажды, как я, что теперь пришлось признать.

Мой план-мечта – туманный план – заключался в попытке отыскать хоть какие-то из улиц, описанных Джейн в ее Книге. Улицу Терпимости, например, где она и Сильвер жили эту горстку лет назад в течение одной осени и одной зимы. В компании Апокалитов я так и не смогла найти эту улицу, более того – я не слышала, чтобы кто-нибудь упоминал о ней. Измученная жарой и жаждой как очередной сорняк на тротуаре я тогда решила, что Джейн, возможно, придумала название. То есть – Терпимость – это то, чего он и она так и не получили от окружающих.