Бесстрастный Блек Чесс же сказал:
— Лорен, мы не причиним тебе вреда.
Теперь не было смысла притворяться, и потому я спросила:
— Да? Почему нет?
— Ты его, — ответил Блек Чесс.
Звучало ли это романтично? Я знала, что он имел в виду под этим, он имел в виду «его принадлежность». Под этими словами подразумевалось, что по каким-то причинам и только на данный момент, я принадлежала Верлису.
И здесь, на этих современных улицах с их кубами и блоками домов, белесыми горами на фоне осенне-серых небес, с флаерными линиями над головой, пересекающимися будто нити паутины, город казался мне древним — Афинами, или Римом, — знаете, из тех, где владели рабами.
Флаер унес нас прочь из города, мы сошли на платформе у автострады. Здесь стоял сосновый лес, но его разрежали расчищенные площади, на которых промышленные заводы и коммерция разместили свои модные стеклянные фасады. Тогда я подумала, что мы направляемся в МЕТА, но я ошиблась. (Во флаере к нам никто не приближался. Полагаю, мы выглядели опасно, по крайней мере, мои спутники, Блек Чесс и Копперфилд, в их криминального типа маскировке. Я хотела спросить у Копперфилда: «Кто дал разрешение на твой псевдозагар?» Ведь Верлис рассказал мне, что им не положено выдавать себя за людей до тех пор, пока МЕТА не даст соответствующего распоряжения. Он сказал мне это в том сне, что не был сном. В любом случае, я знала, что Копперфилд использовал этот загар по своему собственному усмотрению. Они могли поступать, как им хотелось. И поступали. Сидя рядом с ними во фраере, я размышляла: в конце концов, случись что, и Блек Чесс может трасформироваться в огнедышащего дракона — и эта мысль показалась мне такой грязненько веселой, что я засмеялась в голос, а Копперфилд заметил: «Ах, она так мила, так энергично и страстно жаждет встречи с ним». И это меня заткнуло).
Мы прошлись около пятисот ярдов[53] вниз по дороге, затем свернули на грязную тропу между соснами. Стволы деревьев казались мне прутьями тюремной камеры. Небо темнело — приближалась гроза.
Тропа изгибалась, и мы следовали ее извивам. Они могли преодолеть весь этот путь за несколько секунд, но старались придерживаться моего шага. Возникли очертания дома. Он походил на чей-то домик отдыха: обшит клиновыми досками, здесь же веранда, небольшой участок двора с розами и кленом. Когда мы поднялись на веранду, над головой бурей раскололось небо, а сосны загремели от обрушившегося града. У меня возникло безумное ощущение, — верно ли я помню? — что и погода была роботизированной, настолько подстроенная под них, будто они сдерживали град, пока мы не скроемся под навесом.
Дверь отворилась.
Комната оказалась гигантской, старомодно обставленной, открытой планировки с полированным паркетом и тридцатью ступенями лестницы, взвивающимися вверх. Немного мебели. Град лупил в большие окна как рой стрел.
— Он наверху, — сказал Блек Чесс.
— Би Си хочет сказать, что если ты поднимешься наверх, то найдешь его там. Ступай, — пояснил Копперфилд.
Для раба со мной обращались довольно милостиво, и мне даже все разъясняли, ведь в своем невежестве и благоговейном страхе я могла бы просто не ухватить, что требовалось сделать. Но тогда, как мне сейчас видится, я была возлюбленным рабом.
Я прошла через комнату и зашагала вверх по винтовой лестнице. Они же остались на своих местах, и когда я оглянулась, они снова были самими собой, длинноволосыми, облаченными в драгоценные камни и металлы, статичными в грозовых всполохах, нереальными.
Карабкаться в этой световой лихорадке так сюрреалистично. Я добралась до второго этажа, там оказался вестибюль со множеством запертых дверей. Они не позаботились сообщить мне, какая из них нужная, и, на самом деле, почему-то это казалось неуместным. Как и дверь внизу, нужная открылась сама.
Я увидела его стоящим у окна. Спиной ко мне, но, казалось, он может меня видеть, не так, как по-мирски говорят — глазами на затылке, скорее каждым волоском на голове, может быть, снабженным оптическим волокном.
— Здравствуй, Лорен, — сказал он.
Дверь за мной захлопнулась. Отражения града легко носились по полировке пола. Я наблюдала за ними. Затем он двинулся, и его отражение также растянулось по озерным глубинам пола — чернота, серебро и алое пламя. Что-то… переключилось у меня в голове. На мгновение мне почудилось, будто я заглянула в его мозг… мысли как серебряные шестеренки, красные искры импульсов… и я знала его мысли, могла прочесть их. Это было чувство внутреннего террора, как падение. Я стряхнула с себя сумасшедшее наваждение и подняла взгляд.