Но если «Губернские очерки» завершаются впечатляющей картиной похорон и на вопрос автора: «Кого хоронят?» — он получает ответ: «Прошлые времена», — то в романе Пикуля определен конкретный срок похорон старого времени.
«Впрочем, одиннадцать лет — срок немалый. И можно совершить очень многое за это время — дурного или хорошего…»
После выхода в свет этого романа профессор С. Б. Окунь так сказал о Валентине Пикуле: «…у него необычайно точное историческое чутье, богатейшие знания, столь ярко проявившиеся как в его предшествующих исторических романах, так и в новом произведении…»
Рассказывают, что, когда Тынянов работал над «Кюхлей», он так хорошо знал исторический материал, что почти не заглядывал в архивные данные, «потому что все они были у него в голове».
Когда Валентин Пикуль работал над своим романом, он был весь обложен подлинными документами, причем такими, разобраться в которых мог лишь он один. И он это сделал.
При чтении романа мне пришла в голову странная мысль: а не послужил ли прототипом образа князя Мышецкого один из самых загадочных и трагичных русских писателей — драматург конца XIX века… Сухово-Кобылин?
Вот в общих чертах образ автора «Свадьбы Кречинского».
Сухово-Кобылин окончил Московский университет, занимался философией в Гейдельбергском и Берлинском университетах. Не исключено, что он читал запрещенные сочинения, в том числе записки о России французского маркиза де Кюстина, которые были запрещены специальным приказом царя.
«Тягостно влияние этой книги на русского, голова склоняется к груди, и руки опускаются, и тягостно оттого, что чувствуешь страшную правду и досадно, что чужой дотронулся до больного места, и миришься с ним за многое, и более всего за любовь к народу», — писал А. Герцен.
Припомним мало кому известные рассуждения Сухово-Кобылина:
«Было на нашу землю три нашествия: набегали татары, находил француз, а теперь чиновники обнаглели; а земля наша что? И смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь, продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большей степени не умытая, рогожей укрытая, с перепою слабая».
Созвучны эти мысли тому, что говорит пикулевский Мышецкий.
«Что бы ни случилось, я всегда останусь в России», — решает князь и возвращается вновь в Уренск, город — «маленькая копейка, но без которого полного рубля не соберешь». Туда, где князь сталкивался с полицейскими провокациями, говорильней местной интеллигенции, с поджогами помещичьих имений, волнениями в железнодорожном депо, возглавляемом большевиками. Князь оказывается в открытой оппозиции правительству, совершенно не реагирует на идущие из столицы приказы. Горькая обида терзает душу князя за русскую землю, народ…
Задачи исследователей сравнивать и находить связь между реальным лицом и героями романа Валентина Пикуля. Моя же догадка основана на беглом сходстве: Сухово-Кобылин, как доказано исследователями, создавая своих героев, наделял их чертами героев Гоголя, открывая новые возможности гротеска и фантастики в реализме.
Тут речь не о теории литературы — о преемственности социальных типов.
Валентин Пикуль смело расширил границы возможного в исторической прозе, взяв за основу реально жившего героя, более того, его произведения, которые, по словам Белинского: «…открывая глаза общества на самого же его, способствуя пробуждению его самосознания, покрывают порочного презрением и позором».
Взором писателя-историка обозревает В. Пикуль путь эпохи, классически запечатленной русской литературой. В своем роде «поверяет» литературу историей.
— Своими романами я хотел бы охватить время с 1725 года, когда скончался Петр Великий и на престол вступила императрица Екатерина I, Алексеевна, — рассказывает Валентин Саввич. — Очень характерная деталь для этого года — учрежден орден Александра Невского! Но это так, для информации. Я хотел бы отобразить столетие — до 1825 года, когда произошло восстание декабристов. Из темной глубины XVII века мне давно уже мерцают, загадочно и притягательно, глаза несчастной царевны Софьи…
Столетия для Пикуля — это люди, каждая эпоха — оживление «затемненных» пристрастием современников исторических лиц…
Восемнадцатое столетие, к которому Валентин Пикуль имеет особое пристрастие, — время удивительных человеческих судеб. Необыкновенность этого столетия была в том, что незаметно рушился существовавший до этого материальный и духовный уклад жизни, расшатывалась и скрипела лестница сословного деления. Табели о рангах, отработанные веками нормы, каноны и традиции бесцеремонно попирались.
Самоучка, не получивший никакого систематического образования, скиталец, подрабатывающий на хлеб то перепиской нот, то службой в какой-то замызганной лавчонке, вдруг становится самым известным человеком не только в Европе, но и в мире.
Сын ремесленника Дени Дидро удостоился чести быть принятым в императорском дворце могущественной Екатериной II.
Не соизволил явиться на аудиенцию к королю Людовику XV Жан-Жак Руссо, бывший сапожник.
Гениальный самоучка, сын помора Михайло Ломоносов дошел до степеней известных, став членом Петербургской, затем Шведской, а затем почетным членом Болонской академий. Вспомним еще наших соотечественников — Александра Радищева и Николая Новикова, чьи жизни вершили образ восемнадцатого столетия.
А Руссо писал: «Мы приближаемся к состоянию кризиса и к веку революций. Я считаю невозможным, чтобы великие европейские монархи продержались бы долго».
К этому веку надолго был направлен пытливый взор В. Пикуля.
Середина XVIII века, не обойденная авторами исторических романов, оказалась во внимании Валентина Пикуля. Его роман-хроника «Слово и дело (хроника времен Анны Иоанновны)», состоящий из двух частей: «Царица престрашного зраку» и «Мои любезные конфиденты» выходит в 1974–1975 годах.
Чем заканчивался 1724 год? По указу Петра I упраздняется повеление принуждать детей к браку. Глубокой осенью сам император, стоя по пояс в воде, помогал спасать солдат с бота, наскочившего на мель.
Простудившись, он еще бывал на шумных торжествах, подписывал распоряжения, вникал в дела государства, но 16 января государь слег и больше подняться не смог. Перед смертью он потерял речь и лишь слабеющей рукой успел написать всего два слова: «Отдайте все…», но что и кому — осталось тайной.
После смерти императора начинается кипучее время дворцовых переворотов, как образно выразился В. Белинский, «темные годины русской истории».
Валентин Пикуль рискнул осветить затерянное в хитроумных лабиринтах давнего времени. Перед читателями всплыли противоречивые дни января — февраля 1730 года, двор Анны Иоанновны, при котором вертепствовали роскошь, невежество, неотесанность, грубость, жестокость, исходящие от самой царицы. В истории эти времена закавычены и несут название «бироновщины».
— Мрачная фигура, очень, — Валентин Саввич показывает фотографию состоявшего «при боку» вдовствующей герцогини Курляндской Эрнста Иоганна Бирона. — Ему даже запрещалось въезжать в Москву. Но новоявленная царица встретила его с распростертыми объятиями…
Наделенный всеми пороками, Бирон делал карьеру и обогащался, не сковывая себя в способах. Под действием своего фаворита Анна Иоанновна, как писал В. О. Ключевский, «…поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов».
Нескончаемым потоком тянулись обозы курляндцев, лифляндцев, эстляндцев, потомков остзейских баронов, крестоносцев, меченосцев на Русь. «…Посыпались в Россию, — продолжает В. О. Ключевский, — точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении». Стали Россией править «воряги XVIII века», стремясь разорить ее, опустошить, уничтожить. Чужеземцы оттеснили от трона русское дворянство, угнетали народ, оскорбляя его национальные чувства. По Руси вновь прокатилась волна дикости и издевательств.
Считается, что цифры — это весомые, неоспоримые факты. Приведем же их здесь: на содержание царского двора тратилась неслыханная по тем временам сумма — два миллиона рублей золотом. В то же время на существование Академии наук и Адмиралтейской академии отпускалось 47 тысяч рублей, а на медицинскую канцелярию — всего 16 тысяч рублей в год.