Елена Александровна завершила свой ратный путь в боях за Вену и Прагу! Война закончилась, и она вернулась в свой родной город на Неве. Увы, ее квартира была разгромлена прямым попаданием вражеского снаряда. Ничего от прошлого не осталось, а на стене… На стене чудом уцелевший, хотя и пораненный осколком, висел портрет маленького ребенка. Это была семейная реликвия ее предков — маленький Пушкин, самое раннее изображение нашего великого поэта…
Получается странное дело: пишу о делах давно минувших, а герои живы. Так у меня было и с романом «Моонзунд». Я и не предполагал, что мой главный герой живет в Москве. К счастью, я заменил конкретную фамилию на близкую по звучанию. В «Фаворите» есть вымышленный герой — Прохор Курносов. Но тот, кто хорошо знаком с историей, узнает в нем кораблестроителя Амосова.
Естественно, портреты портретами, но и литература оказывала какое-то воздействие на формирование взглядов и характера.
Страсти истории: забытые, давно забытые, совершенно забытые…
На мощной стене Британской Академии наук четко бросается в глаза высеченная надпись-девиз: «Ничего из слов, все из опыта». Применительно к писателю Валентину Пикулю это выражение изменится только в последнем слове: «Ничего со слов, все из фактов».
— Да, библиотека моя вызывает удивление у каждого, кто попадает сюда, — говорит Валентин Саввич. — А начал я ее собирать вот с этой небольшой книжечки историка Шумигорского, в которой изложена биография фрейлины Нелидовой. Тогда она стоила двадцать рублей, на новые деньги два рубля. Но… Где ее сейчас достать?..
О библиотеке Пикуля ходят многочисленные легенды… Но я спросил совершенно о другом — о душе и работе. Пикуль поделил свою квартиру на эти два состояния своей жизни. Что же это такое?
— Вот здесь, где собраны книги по истории, — здесь работа. А вот в этой, как видите, небольшой комнатке, где стоят картотеки по истории русского портрета и литература по русскому искусству, — душа! (Разрядка В. П.)
Наиподробнейший путеводитель по временам, подобного больше не найти! И это не архив, как неточно выразился один из пишущих о Валентине Пикуле, это всегда работающий материал, он всегда под рукой, всегда нужен. В картотеку писатель вносит имена людей, привлекших внимание при изучении исторических документов, мемуаров, газетных вырезок. Здесь имена тех, что были взрослыми в 1725 году, «осьмнадцатом веке», когда Фридрих I, Курфюст Бранденбургский, объявил Пруссию королевством, а себя королем, и тех, кому в 1917 году было около 17 лет.
Каждая карточка может обогатить такими знаниями, о которых вы даже и не подозревали. Каскад впечатлений!
— Допустим, в книге, которую я читаю, мне встретилось имя помещика деревни Нижние Лапотки Ивана Платоновича Иванова, — рассказывает о своем методе работы с картотекой Валентин Саввич. — В 1758 году ему было 38 лет от роду. Я записываю сведения о нем и название книги с указанием страниц, на которых он упомянут. Карточка ставится в картотеку среди множества других Ивановых — по алфавиту. Может пройти много лет. Я позабуду об этом Иванове Иване Платоновиче. Но вдруг из другой книги я узнаю, что жена его — Домна Саввишна — скончалась в 1771 году, когда он выдал дочь свою Глафиру за соседского помещика Игнатия Федоровича Палибина. «И я, — пишет некий автор мемуаров, — ныне в Петербурге вожу знакомство с внучкой его, графиней Софьей Петровной Апраксиной». Стоп! Пропащий для истории И. П. Иванов начинает в моем сознании как бы «обрастать мясом», я легко прослеживаю связи некоторых родов. И, если понадобится мне либо сам Иванов, либо внучка его, я без труда найду необходимые сведения…
Как-то спросил я Валентина Саввича о его отношении к библиографии и библиографам и получил неожиданный ответ:
— Так же хорошо, как и к своей жене.
— ?!
— Видите ли, моя жена, Антонина Ильинична, — профессиональный библиограф. Надеюсь, этим много сказано. Но, продолжая свой ответ, хочу выразить свою благодарность людям этой профессии. Без них, без их трудов — указателей, списков литературы, — без их подсказок я мог бы и не состояться как писатель. Очень высоко ценю их негромкую, но такую нужную работу. Возьмем вопрос шире. Например, проблему сохранения культурной — духовной и материальной — среды, приумножения нравственной силы народа. И здесь, согласитесь, особенно велика роль библиографии.
Библиограф, стремясь обеспечить потребности в информации, фиксирует огромный поток выходящей литературы. Уже одним этим он сохраняет наши знания, а значит, и передает наш опыт будущим поколениям. За это — низкий поклон этим труженикам.
— Когда вы стали заниматься библиографией?
— В те давние времена, когда еще даже не понимал я значения этого слова. Это было в дни моей молодости, в первом приобщении к истории русского Севера.
Должен признаться, что, приступая к освоению какой-либо темы, я сам составляю библиографический список нужных для изучения материалов. Составив перечень, я тщательно сверяю его с темп указателями и списками литературы, какие мне известны. Интересно, что мои списки, как правило, оказываются богаче тех, что рекомендуются различными изданиями: ведь я привык учитывать в своих перечнях не только солидные монографии и отдельные работы, но даже статьи и незначительные заметки из периодики. Отсюда и обширность моих списков. Конечно, составляя их, я исхожу и из возможностей своей библиотеки.
— Список вами составлен. Что же дальше? Ведь не все же нужные книги имеются в вашей библиотеке?
— Конечно, не все. Поэтому дальше начинается поиск недостающей литературы. Если что-то не удается купить, я пользуюсь услугами государственных библиотек, заказываю фотокопии. Но для меня стало почти законом: пока не изучу все материалы, я не приступаю к работе над романом. Даже в том случае, когда чувствую, что этот источник мало что мне даст, я все равно должен с ним ознакомиться.
— Валентин Саввич, мне как-то пришлось побывать на одной из лекций по советской литературе в МГУ, с высокой трибуны лектор прямо заявил, обращаясь к будущим журналистам: «Валентин Пикуль — не писатель и не историк. Многие те факты, которые он подает как неопровержимые, сомнительны. Пикуль пишет, что во время коронации Николая II погибло столько-то человек, а в учебнике по истории совсем другая цифра. Уважающий себя писатель никогда не привел бы такую фразу царицы Марии Федоровны, шепнувшей мужу перед банкетом: «Сашка, умоляю, не напейся. Не ставь себя и меня в неловкое положение». При этом лектор доказывал, что в лексиконе царской четы не могло быть вульгаризмов.
— А почему не могло быть вульгаризмов? Изучив немало материалов, мемуары и царскую переписку, я понял, что излишне их драматизировать или, упаси бог, излишне поднимать над толпой нельзя. Для меня они просто люди — со всеми присущими им недостатками… Я не знаю, какая цифра погибших при Ходынке приводится в школьных учебниках, но материалы об этой трагедии мною были основательно изучены. Здесь и воспоминания Пьера д’Альгейма, обширная работа В. И. Штейна, берлинские издания В. П. Обнинского и, наконец, записки директора департамента полиции А. А. Лопухина. Не знаю, знаком ли мой критик с этими авторами… Что же касается слов Марии Федоровны к мужу, то они зафиксированы (и не раз) в воспоминаниях современников. А что иное делать жене, если муж сам не свой делается от выпивки? Впрочем, так часто бывает. Меня с высоты кафедр бьют не за то, в чем я виноват, а за то, что так было… Мой критик хотел было видеть венценосных в лучезарной порфире, а я спускаю царей с высот на землю…