— Мне-то понятно, почему, — взволнованно говорит Валентин Саввич. — Вот, мол, писатель, который так много фантазирует с долей правды. Каково? Смешно представить, я — и фантаст своей истории. Абсурд. Я всегда был и остаюсь на твердой позиции — историю надо очищать от фальши. Ради этого и пишу. Так, например, над одной миниатюрой в 15 машинописных страниц я работал тоже 15… но лет…
Напомню вкратце читателям, о чем эта миниатюра. Иван Мясоедов был сыном знаменитого художника-передвижника Григория Григорьевича Мясоедова, человека очень сложного. Художник Илья Репин для картины «Иван Грозный и его сын Иван», работая над образом царя, попросил позировать Мясоедова-старшего, который потом говорил:
— Илья взял царя с меня, потому что ни у кого не было такого зверского выражения лица…
Сын пошел по стопам отца-художника. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, в 1901 году его приняла петербургская Академия художеств, и он попал на выучку к Владимиру Маковскому. Иван Мясоедов работал в мастерской Рубо. О нем ходили легенды. И вдруг… он исчез.
— Я по крупицам создавал образ этого человека. А когда вышла миниатюра, я получил известие из Полтавы, где жил в свое время художник, что там открылась выставка его картин. Жаль, что не прислали каталог. Так и не узнаю, что сохранилось из его работ, а что безвозвратно погибло и потеряно.
Исторические миниатюры Валентина Пикуля можно читать по-разному: и как увлекательные истории, и как истории, заставляющие нас задумываться над превратностями человеческой судьбы. Помнится прекрасная миниатюра Пикуля «Под золотым дождем», рассказывающая о гениальном голландском художнике Рембрандте Харменсе ван Рейне. Валентин Пикуль выбрал самое блаженное время из жизни художника, когда он был влюблен, когда знатная патрицианка, дочь бургомистра Леувардена — Саския ван Эйленбург — вошла в его дом. Приданое жены пригодилось художнику, и он стал покупать ценнейшие произведения великих мастеров, граверов, скульпторов. Появились подлинники произведений Рафаэля, Джорджоне, Пальма Веккьо, Якопо Бассано, Аннибале Каррачи. Мастерскую художника украшают работы и рисунки Альбрехта Дюрера, Лукаса Кранаха, Луки Лейденского. Для особых друзей Рембрандт доставал из резных шкафов гравюры, представляющие пейзажи различных стран, памятников архитектуры, образцы одежды, оружия. Стремление к роскоши объяснялось тем, что Рембрандт был молод, был влюблен.
Но миниатюра Валентина Пикуля заканчивается немым укором голландцам: они могут показать даже носовые платки и стулья художника, дом, в котором он жил, но не могут показать могилу.
В основу своего сюжета миниатюры Пикуль, возможно, положил гипотезу венгерского писателя Шондора Броди.
Жизнь скручивала Рембрандта в бедности сотни раз. И когда он уже навеки остался один, отторгнутый всеми, ему пришла идея: попросить аванс у «подлеца», записанного в церковную книгу при рождении под именем Беккера. Повзрослев, он приобрел еще и псевдоним — Мускус.
Мускус Беккер, прежде чем стать торговцем картин, в молодости соблазнял и одаривал воздушными замками юных восточных красавиц, которых привозил в крупные города и отдавал их в руки жаждущих любви и ласки.
Мучился Рембрандт, пока подходил к дверям дома Мускуса.
— Ну и слухи о тебе ходят в Амстердаме! Ненавидят тебя хуже жабы! — встретил художника торговец.
Рембрандт залился густой краской, его охватил внезапный гнев, захотелось расшибить старику лоб, но он сдержался. Собственно говоря, подумал Рембрандт, мерзавец прав, меня действительно ненавидят, но кто и за что? Только за то, что ничего не могли со мной поделать по своему вкусу. За то, что я никому не уступил. За упрямство.
— Слушай, Рембрандт. Твои картины да бумажки никому даром не нужны, — лоснилось лицо Мускуса. — Мне они надоели. Ими полны подвалы и чердаки. Но, говорят, ты водишься с нищими. Не мог бы ты порекомендовать мне хорошенький трупик? Не бесплатно, разумеется. Ведь мой сын, а ты его должен помнить, стал аптекарем, доктором и устроителем похорон. Одна беда у него, нет трупов. А как же ему учиться, практиковаться?
— Возьми мой! — со смехом сказал Рембрандт.
— Как ты себе это представляешь? — спросил Мускус, только чуточку удивившись, самую малость.
— А так. Картин ты у меня не покупаешь, аванса не даешь. Так купи хоть труп.
И великий художник написал: «Я, Рембрандт Харменс ван Рейн, продаю свой труп Беккеру, Филиппу Цидце…»
И посыпав свою подпись песком из песочницы екатерининского золота, Рембрандт, довольный, вышел из душного помещения на улицу… Гульдены жгли ему руки…
— Почему я работаю над миниатюрами? Думаю, из тактических соображений, как выразился бы человек военный: чтобы перед моими «танками»-романами открылся стратегический простор, я должен разметать миниатюры, и — тогда уже смогу «выйти на Волгу»…
Глава 9
ЭПИЛОГ
Тысячу раз Валентин Пикуль мог «сдаться», опустить руки. Тысячи нападок испытал он — и моральных, и физических. Мог, но этого, к великому нашему читательскому счастью, не произошло.
Что же противопоставлял он гнету обстоятельств? Откуда черпал он неукротимость духа? Силу? Крепость?
Я нашел ответ на эти вопросы опять же в нашей истории.
Вспомним еще раз нашего Аввакума неукротимого: били кнутами, сбрасывали в ледяную воду, сажали на цепь… Он мог бы умереть от голода, болезни, истязаний. Но он выжил, потому что писал свое «ЖИТИЕ…».
Может показаться фантастикой, но я считаю, что только благодаря стойкости Аввакума выжил и Валентин Пикуль.
Пикуль мог «сломаться» на торжество тем, кто стремится как можно дальше упрятать нашу историю. Но нить памяти преобразилась в стальной стержень. Пикуль понял, надо, необходимо воспрянуть и стать непрестанно дерзким, смелым и решительным в творчестве.
Его рабочий ритм равен спартанскому графику: работа, умеренный обед, короткий сон и вновь работа. Так без выходных, праздников, торжеств. Без Нового года и дня рождения.
Но нельзя считать Валентина Пикуля затворником и в этом упрекать его. Хотя довольно известно изречение Дидро: «Только тот хорошо прожил, кто хорошо спрятался».
Валентин Саввич не отторгается от мира, от людей, хотя, как он сам признается, времени для написания задуманного остается слишком мало.
Заверяю с полным основанием — Валентин Пикуль самый аудиторный писатель. Он весь перенасыщен порывистой тягой к людям, к своим читателям. И ничего, что в этой порывистости нарушается этикет дипломатии и напускной важности. Даже на экран телевизора он поспешил, тут я использую его любимое изречение, «от печки», в какой-то немыслимо пестрой рубахе и полосатых штанах.
Уверен, Валентин Пикуль полностью согласится с высказыванием Ван-Гога: «Нет ничего более художественного, чем любить людей!»
Пикуль любит людей и никогда не теряет с ними своей связи: отвечает на читательские письма, ведет обширную переписку с работниками библиотек, своими друзьями.
Но, как и положено по классическому сюжету, у Валентина Пикуля, а значит, и у музы истории, есть «разного рода болячки». Первая такая болячка настигла писателя в 59 лет, в день его рождения. Гости, осадой бравшие писателя с самыми благородными целями, «свалили» его, и он оказался в реанимационном отделении.
Что же помогло писателю выдержать это жестокое испытание? Потом Валентин Саввич отшучивался, что он мало еще сделал из задуманного. Клио любезно протянула руку и вывела писателя из слишком тихого помещения. Стражи медицины строжайше требовали беречь себя. Но надо знать характер Валентина Саввича! Он тут же окунулся во вторую часть романа «Честь имею». Оставалось доделать два-три листа, и все. Но именно вот тут-то он и «сломался».
— Не мог завершить, хоть ты тресни. Месяца два бился и… дальше вы знаете, что произошло.
И снова тишина реанимационной палаты окутывает его. Вновь накаты боли заставили писателя задуматься над пороками жизни. И опять Клио «выцарапала» Валентина Пикуля.